Али заставил себя посмотреть отцу в глаза.

– Я всегда старался действовать только в интересах Дэвабада. – Он не был уверен, с кем говорит, с отцом или с темным желанием в голове.

– А теперь я приглашаю тебя действовать по-своему, – сказал Гасан, по-видимому, не подозревая о смертоносных мыслях, зародившихся в голове его сына. – Я посылаю тебя обратно в Ам-Гезиру после Навасатема.

Чего угодно ожидал Али… но не этого.

– Что? – слабо повторил он.

– Я отправляю тебя обратно. Ты официально откажешься от своих титулов и найдешь способ полностью разгладить отношения с Аяанле, но зато ты уедешь с моим благословением. Ты можешь жениться на местной женщине и ухаживать за посевами и каналами с детьми, которых дарует тебе Всевышний.

– Это ловушка? – Али был слишком ошеломлен, чтобы быть дипломатичным.

– Нет, – отрезал Гасан. – Это последний шанс для меня, если я не хочу казнить своего сына. – Он почти умоляюще посмотрел на Али. – Я не знаю, как заставить тебя прогнуться, Ализейд. Я угрожал тебе, я убил твоих союзников-шафитов, изгнал твою мать, подсылал к тебе убийц… и все же ты идешь наперекор. Я надеюсь, твое сердце окажется слабее, чем твое чувство справедливости… или, может быть, мудрее.

Прежде чем Али успел остановиться, он мысленно увидел Бир-Набат. Своих учеников и его поля, услышал свой смех за кофе с Любайдом и Акисой.

Жена. Семья. Жизнь вдали от пропитанной кровью истории Дэвабада и озера, населенного призраками маридов.

Али почувствовал себя так, словно его ударили в живот.

– А если я откажусь?

Гасан выглядел раздраженным.

– Это не предложение, Ализейд. Ты уедешь. Ради Бога… – В его голосе прозвучала нотка отчаяния. – Ты позволишь мне осчастливить хотя бы одного из моих детей? Ты хотел вернуться, не так ли?

Так и было. Отчаянно. Часть Али все еще хотела назад. Но как оставить свой дом королю, который, по мнению принца, больше не заслуживает править им.

– Не предлагай мне этого, – взмолился он. – Прошу.

Желания Али, должно быть, ясно читались на его лице, потому что тихое раскаяние охватило отца.

– Да, я забыл, что бывают ситуации, когда доброта – самое страшное оружие.

Али дрожал.

– Аба…

Но отец уже проводил его прочь.

– Мои люди отвезут тебя обратно в больницу. Условия остаются прежними.

– Подожди, пожалуйста…

На этот раз дверь тихо захлопнулась у него перед носом.

Нари скрестила руки на груди, скептически глядя на седло, лежавшее на груде подушек перед ней.

– Ни в коем случае.

– Но это же безопасно! – настаивал Джамшид. Ухватившись за поручни, вделанные в раму седла, он подтянулся на сиденье. – Смотри. – Он указал на приподнятую спинку. – Это для компенсации слабости в нижней части тела. Я могу привязать ноги и использовать хлыст для верховой езды.

Она покачала головой.

– Ты упадешь и свернешь себе шею. А кнутовище? Ты не можешь управлять лошадью с тростью.

Джамшид посмотрел на нее.

– Моя дорогая бану Нахида… Я говорю это с величайшим уважением, но ты, возможно, последняя женщина в Дэвабаде, чьих советов по верховой езде стоит слушать. – Нари нахмурилась, и он рассмеялся. – Ну что ты… Я думал, ты обрадуешься. Это проект твоей доктора-шафитки. Мы обмениваемся навыками! – пошутил он. – Разве ты не этого хотела?

– Нет! Я думала, мы могли бы попробовать какие-то из ее методов лечения, чтобы через несколько лет ты сел на лошадь, не нуждаясь в трости.

– Я почти уверен, что шествие Навасатема будет к тому времени позади. – Джамшид поерзал в седле, довольный собой. – Это прекрасно подойдет. Ну, что? – спросил он, когда она посмотрела на него. – Ты мне не мать. Мне не нужно твое разрешение. – Он сложил руки вместе, словно держа воображаемые поводья. – Я все равно старше тебя.

– Я твоя бану Нахида! – возражала она. – Я… Я могла бы… – Она замолчала, быстро соображая.

Джамшид, бывший послушник при Великом храме, повернулся к ней.

– Что ты могла бы? – мило спросил он, и глаза его заблестели. – Ну, то есть, что именно ты могла бы сделать в соответствии с правилами нашей веры?

– Оставь его в покое. – Мягкий голос Низрин прервал их, и Нари, оглянувшись, увидела свою наставницу, стоящую у занавески. Она не сводила глаз с Джамшида с теплым выражением на лице. – Можешь участвовать в шествии Навасатем, если хочешь. Мне приятно видеть тебя в таком состоянии, даже если твой нынешний скакун оставляет желать лучшего, – добавила она, кивая на груду подушек.

Нари вздохнула, но не успела ответить, как из лазарета донесся звук рвоты.

Джамшид оглянулся.

– Похоже, Сеиде Мхакал снова плохо.

– Тогда тебе лучше пойти к ней, – ответила Нари. – Если у тебя есть время сооружать лошадей из подушек, мой лучший ученик, у тебя есть время и разбираться с огненными червями.

Он скорчил гримасу, но соскользнул с седла и направился к больной. Он не взял трость, и Нари не могла не испытать тихого триумфа, глядя, как он уверенно шел через комнату. Возможно, все происходило не так быстро, как хотелось бы Джамшиду, но ему становилось лучше.

Она взглянула на Низрин, желая разделить с ней свое счастье. Но Низрин быстро опустила взгляд, собирая склянки с препаратами, которые Нари использовала для приготовления зелий.

Нари дернулась, чтобы остановить ее.

– Я могу сама. Ты не обязана убирать за мной.

– Я не против.

Но Нари была против. Она забрала из рук Низрин колбы, поставила их на стол и взяла женщину за руку.

– Сядь.

Низрин ойкнула.

– Но…

– Никаких но. Нам с тобой нужно поговорить. – Она схватила одну из бутылок сомы, подаренных ей Разу. Сома оказалась довольно эффективным обезболивающим. – Джамшид, – позвала она, – ты отвечаешь за лазарет.

Его глаза широко раскрылись над ведром, которое он пытался маневрировать под Сеидой Мхакал. Кудрявые золотые огненные черви цеплялись за его запястья.

– Я… что?

– Мы будем снаружи. – Она проводила Низрин на балкон, усадила на скамейку и сунула ей в руки бутылку сомы. – Пей. – Низрин выглядела возмущенно.

– Прошу прощения?

– Пей, – повторила Нари. – Нам с тобой явно есть что сказать друг другу, и это облегчит нам задачу.

Низрин сделала маленький глоток, скорчив гримасу.

– Ты слишком много времени проводишь с джиннами, чтобы так себя вести.

– Видишь? Разве ты не рада, что сняла этот камень с души? – спросила Нари. – Скажи, что я гублю свою репутацию. Жрецы говорят, что я запуталась, а Каве называет меня предателем. – В ее голосе послышалось отчаяние. – Никто из вас не может встретиться со мной взглядом и не хочет со мной разговаривать, так что, видимо, и ты так думаешь.

– Бану Нари… – Низрин вздохнула и сделала еще глоток сомы. – Не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Средь бела дня ты лечила десятки шафитов. Ты нарушила заветы Сулеймана.

– Чтобы спасти жизни, – сказала Нари, отчаянно защищаясь. – Жизни невинных душ, подвергшихся нападению со стороны нашего племени.

Низрин покачала головой.

– Не всегда все так просто.

– Значит, ты думаешь, что я не права? – спросила Нари, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Поэтому ты со мной почти не разговариваешь?

– Нет, дитя мое, я не думаю, что ты ошибаешься. – Низрин коснулась руки Нари. – Я думаю, что ты умная и смелая, и сердце у тебя доброе. Если я молчу, то только потому, что ты разделяешь упрямство своей матери, и я лучше буду тихо служить тебе, чем потеряю тебя совсем.

– Ты так говоришь со мной, будто я Гасан, – обиделась Нари.

Низрин протянула бутылку.

– Сама спросила.

Нари сделала большой глоток сомы и поморщилась, когда та обожгла ей горло.

– Думаю, я зашла слишком далеко, – призналась она. Холодные глаза Гасана в разрушенном рабочем лагере было нелегко забыть. – Я имею в виду короля. Я бросила ему вызов. Я должна была это сделать, но… – Она замолчала, вспомнив его угрозу изобличить ее как шафита. – Не думаю, что он оставит это безнаказанным.