Вот и она. Джон сделал ее такой уродливой, такой невыносимо уродливой. Ужасное лицо, с ужасными руками и ногами, ужасным туловищем, ужасными волосами, ужасными ушами. Нос слишком вздернутый, уши слишком маленькие. Но вот и она – а внутри нее спящий ребенок со странным клинком. Меч, ее меч, ее клинок, вырвавшийся наружу, еще игрушка. Ее болтающийся меч, ее игрушка. Ее простой меч. И ее тело, прикованное цепями.

– Нет, – завопил кто-то с берега, – нет, нет!

Она оглянулась и увидела Анастасию, спрятанную там, где ее никто не найдет: Анастасию из костей. Не совсем Анастасию. Тело Анастасии без мяса, прижавшееся прямо к изгибу скалы, готовое закрыть дверь, когда бы она ни открылась.

Она вспомнила Анастасию.

В глазах у нее помутилось: сердце застряло в горле.

– Ну, пожалуй, с днем рождения меня, – вздохнула Нона.

И Нона повалилась на ледяную мертвую грудь Тела.

Когда камень, ставший плотью, пробудился в теле, она громко вскрикнула:

– Ты!

Затем она разорвала цепь на правом запястье, и правое запястье сломалось вместе с цепью. Она разорвала цепь на левом запястье, и левое запястье сломалось вместе с цепью. То же произошло с цепями на левой и правой ногах. Руки, ноги и цепи полопались разом. Когда она подняла свою ужасную голову, цепи вокруг шеи рассыпались в пыль, и она закричала.

Когда цепи и кости сломались, один из детей попытался поступить жестоко, подняв оружие высоко над алтарем. Но черноглазое дитя, рухнувшее на алтарь, ясным и резким голосом возразило:

– И это ты собираешься сотворить, Тридентариус? Коснись ее, и наша клятва потеряет силу и я убью тебя на месте.

На что первое дитя сказало:

– Ты не ведаешь, что творишь.

И второе дитя ответило:

– Обычно нет, но сейчас да.

И первое дитя спросило:

– Ты противишься мне, полуживая?

И второе дитя ответило:

– Я-то наполовину мертва, а вот ты мертвая целиком, сука.

И первое дитя сказало:

– Радость моя, я могу умереть только от тоски по тебе.

– Тогда умри, – сказало другое дитя.

И тогда тело, бывшее камнем, поднялось с алтаря и ударило ребенка, который занес над ней меч, одной перебитой рукой, забыв меч в другой, так что ребенок не погиб, а отлетел в воду, как мусор. Множество скелетов явилось из костей одра и стен Гробницы, но при виде меча они бежали. Коснувшись камня вокруг могилы, сломанные ноги срослись и сломанные руки, поднявшие меч, срослись, но само тело еще не пробудилось и споткнулось на ступеньках алтаря, плача: «Джон, Джон». Но не упало.

И там была толпа мертвых детей. Они наседали на живых детей на дальнем берегу Гробницы. Тело не понимало, как это произошло, но когда кто-то на берегу крикнул: «Алекто, Алекто!», тело вспомнило, и на него нахлынула память Алекто, и весь сон ушел.

И Алекто сказала:

– Пирра, он упокоил меня для их усмирения, он скормил тебя для их усмирения, но он не усмирил меня. Все, что он сделал, – это научил меня умирать.

Но Пирра ничего не слышала из-за шума.

Тогда Алекто вспомнила об обете и повернулась к алтарю, ко второму ребенку, и подняла меч с яростью в сердце, потому что дитя хотело навлечь на нее гибель. Но увидев лицо младенца, Алекто вспомнила ее, потому что это лицо однажды привиделось ей во сне. И Алекто удержала меч.

Дитя поднялось и сказало:

– Тело из Запертой гробницы, я любила тебя всю мою жизнь, всей моей душой и всей моей силой. Я прошу Господа, чтобы я узрела благодать в твоих глазах. Убей меня по слову твоему, ибо я люблю тебя.

Алекто рассердилась, подняла ее и поцеловала. Дитя не закричало, хотя кровь лилась из ее уст и языка и раны ее болели. Ибо Алекто не умела целовать иначе, чем рвать зубами.

И Алекто сказала ей: «Почему ты не рада? Вот так плоть любит плоть».

Дитя молчало; но ее кровь была на губах Алекто, и через эту кровь Алекто поняла, кто перед ней, и крайне изумилась. Она забыла свой гнев и сказала:

– Ты из рода хранителей Гробницы.

Дитя ответило:

– Да.

Алекто сказала:

– Род Анастасии еще не прерван.

Дитя ответило:

– Грешным и беспокойным путем.

Алекто сказала:

– Мне очень жаль Самаэля.

Дитя не ответило.

Алекто сказала:

– Я помню свои клятвы. Как я клялась Анастасии, так я клянусь тебе. Я в твоем распоряжении, пока ты не потребуешь исполнения долга. Все, что ты прикажешь, я выполню и тогда буду считать клятву исполненной. Так я клянусь, а до того времени поступай со мной так, как считаешь нужным.

Дитя испугалось и сказало:

– Мои руки в грязи, и я никто.

Алекто, устав от разговоров, преклонила колени на камне и протянула меч. Положила руку ребенка на лезвие, так что оно напилось алой крови. Дитя сильно ослабело, но не потеряло сознание.

Такая сила понравилась Алекто, которая сказала:

– Я предлагаю тебе свою службу.

И на другой стороне кто-то гневно и громко завопил:

– В очередь, старая шлюха!

После этого Алекто спустилась на корабль и предстала перед Джоном, намереваясь переправиться через Реку, и была опечалена, обнаружив ее мертвой. Джон спал, в чужой одежде, небритый и все еще пьяный. Дитя, которое приняло клинок и потеряло сознание от голода и жажды, свисало через руку Алекто в глубоком сне, подобном смерти. В другой руке Алекто держала железный меч. И Алекто взяла этот меч и пронзила им грудь Джона, достав до сердца.

Джон проснулся и сказал:

– Доброе утро, Аннабель.

Ад разверзнется в романе

© Н. Рокачевская, перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Два будущих вора нефрита потели на кухне ресторана «Двойная удача». Сгущающийся вечер приносил через открытые окна обеденного зала ветерок с берега и обдувал посетителей прохладой, но на кухне весь день крутились всего два потолочных вентилятора, не принося облегчения. Лето только началось, а город Жанлун уже напоминал утомленного любовника – липкий и с запашком.

Шестнадцатилетние Беро и Сампа три недели строили планы и наконец решили, что сегодня их жизнь изменится.

Беро был в темных брюках и белой рубашке официанта, противно прилипающей к спине. На желтоватом лице с потрескавшимися губами застыло каменное выражение, не выдающее мыслей. Беро поставил поднос с грязными стаканами в раковину и вытер руки посудным полотенцем, а потом наклонился к сообщнику – тот споласкивал тарелки струей из шланга и ставил их в сушилку.

– Он один, – шепнул Беро.

Сампа поднял на него взгляд. Он был абукейцем с кожей цвета меди, густыми, скрученными как проволока волосами и пухлыми щеками, делающими его слегка похожим на херувимчика. Он прищурился и тут же снова отвернулся к раковине.

– Моя смена закончится через пять минут.

– Надо делать это прямо сейчас, кеке, – сказал Беро. – Давай сюда.

Сампа вытер руку о рубашку, вытащил из кармана бумажный пакетик и быстро положил его в ладонь Беро.

Тот сунул руку под фартук, забрал пустой поднос и вышел из кухни.

У стойки бара он попросил бармена налить ром с перцем и лаймом и побольше льда – любимый напиток Шона Цзудонрю.

Беро унес коктейль, затем поставил поднос и склонился над пустым столиком у стены, к залу спиной. Он сделал вид, что протирает стол тряпкой, и высыпал содержимое бумажного пакетика в бокал. Порошок на мгновение зашипел и растворился в янтарном напитке.

Беро выпрямился и двинулся к высокому столику в углу.

Шон Цзу по-прежнему сидел один, втиснув мощное тело в узкое кресло. Чуть раньше рядом находился Маик Кен, но, к огромному облегчению Беро, он присоединился к своему брату в отдельном кабинете на другом конце зала. Беро поставил бокал перед Шоном.