Якуб скрестил руки на груди.

– Остров. В Афганистане? Где? В бескрайней пустынной степи или за скалистыми горами, откуда до моря несколько недель пути?

Услышав его саркастичный ответ, Нари еще больше загрустила. Как быстро они вернулись к привычным словесным перепалкам и колким замечаниям Якуба, которым она всегда доверяла больше, чем сочувственным словам.

Ее вдруг охватило желание рассказать ему все как есть. Али, похоже, умирал, и магия, которая с самого детства являлась неотъемлемой частью Нари, исчезла, а ее мир был охвачен войной. Нари хотелось, чтобы кто-нибудь пообещал, что все будет хорошо, и прижал ее к груди, пока она проливает столь редкие в своей жизни слезы.

Она смотрела на Якуба, морщины, пролегшие на его усталом лице, и ласковые, по-человечески карие глаза. Какие ужасы он повидал за эти войны, которые пропустила Нари? Как выживал, успевая вести дела в лавке и содержать семью в городе, полном враждебно настроенных иностранцев, – в городе, где его вера выдавала в нем чужака и, возможно, навлекала подозрения – чудовищное положение, с которым Нари успела познакомиться не понаслышке.

Нари не станет добавлять ему новых потрясений.

– Дедушка… ты всегда давал понять, что не хочешь знать обо мне некоторых вещей. Так что поверь, что ты не захочешь услышать эту историю.

Глаза Якуба померкли, на лице проступила тихая печаль.

– Понимаю. – На мгновение воцарилось напряженное молчание, но, когда он заговорил снова, его голос был мягким: – Ты попала в беду?

Нари с трудом сдержала истерический смех. Она обвела вокруг пальца Манижу – женщину, которая взглядом ломала конечности и воскрешала мертвых Афшинов из пепла, – и украла у нее кольцо с печатью, за которым ее мать охотилась не одно десятилетие. Да, можно было сказать, что Нари попала в беду.

Она опять солгала:

– Думаю, сейчас я в безопасности. По крайней мере, на первое время, – добавила она, молясь, чтобы это не оказалось ложью.

Нари не исключала, что способности Манижи позволяли ей выследить их с Али, но Дэвабад все-таки находился в другом мире и, судя по всему, сейчас был погружен в хаос. Нари надеялась, что ее мать будет слишком озабочена вопросами престола, чтобы так скоро начинать за ними охоту.

Но рано или поздно она придет. Нари заметила голод на лице Манижи, когда та заговорила о печати Сулеймана.

Возможно, она пошлет Дару. Бог ей свидетель, Нари почти желала встречи с ним. Она хотела посмотреть ему в глаза, чтобы понять, как этот харизматичный воин, сопровождавший ее в Дэвабад, флиртовавший с ней и угощавший похлебкой своей матери, мог добровольно принимать участие в штурме, который грозил обернуться убийством всех до единого Гезири: мужчин, женщин и детей.

И что потом? Убьешь его? Сможет ли она? Или Дара в очередной раз отметет прочь мнения Нари и ее мольбы и просто вырвет сердце у Али из груди, а потом потащит за собой и представит на суд Маниже?

– Нари? – Якуб внимательно смотрел на нее.

Опустив взгляд, она заметила, что раздавила в кулаке недоеденное лакомство.

– Прости. Я… просто задумалась.

– У тебя усталый вид. – Якуб кивнул в сторону кладовой: – У меня там есть лишнее одеяло. Почему бы тебе не вздремнуть? А я схожу домой и поищу для вас обоих чистую одежду.

Ее снова окатило стыдом.

– Не хочу злоупотреблять твоим гостеприимством.

– Ты это брось. – Якуб уже поднимался на ноги. – Не обязательно все и всегда делать в одиночку. – Он махнул рукой, подгоняя ее: – Ступай, отдохни.

Нари нашла второе одеяло на тонком, скрученном в рулон тюфяке и расстелила их на полу. Облегченно вздохнув, она завалилась в постель. Лежать плашмя было неописуемо приятно – хоть какая-то поблажка ее измученному телу. Она протянула руку, нащупала рядом с собой запястье Али и снова проверила пульс.

Замедлился. Всего на один или два удара, и влажная кожа по-прежнему горела – но хотя бы не обжигала. Он пошевелился во сне, что-то бормоча себе под нос.

Она переплела свои пальцы с его, и к горлу подступил комок.

– Женщина спит рядом с тобой и держит тебя за руку, – предостерегла она срывающимся голосом. – Тебе нужно проснуться и немедленно пресечь подобное безобразие.

Ответа не последовало. Нари его и не ожидала и все же почувствовала, что балансирует на грани отчаяния.

– Не умирай с неоплаченным долгом, аль-Кахтани. Клянусь, я разыщу тебя в раю, и тебя выгонят оттуда взашей за то, что связался с недостойной воровкой. – Она стиснула его руку. – Прошу тебя.

Извилистый туннель, ведущий к дворцовым подземельям, был мрачен, как и его конечная точка – узкий коридор, уходящий глубоко в городские скалы, который освещался лишь редкими факелами и провонял плесенью и застарелой кровью. Древние дивастийские орнаменты на стенах сообщали о том, что туннель был проложен еще во времена Совета Нахид, но Дара никогда не бывал здесь.

Но слышал он, конечно, всякое. Все слышали – в том-то и был смысл. Слухи о трупах, оставленных перегнивать в тошнотворный ковер из костей и разлагающихся кишок, недобро встречали новых заключенных, которые внезапно решали сделать выбор в пользу чистосердечного признания во всех преступлениях. О пытках рассказывали еще больше ужасов: галлюцинации о гибели близких, насланные мастерами иллюзий, и яды, плавящие плоть. Темнота, почти полное отсутствие воздуха и тесные камеры смерти, где оставалось лишь медленно сходить с ума.

Если бы Зейди аль-Кахтани преуспел в своих попытках пленить его, Дара не сомневался, что эта участь ожидала бы и его. Что лучше укрепит твои позиции, как не последний Афшин, мятежный Бич, брошенный гнить в темнице и сходить с ума под узурпированным троном в виде шеду? Мысли о таком наказании не выходили у Дары из головы и тогда, когда он сопровождал Нари в Дэвабад и потребовалось все его мужество и бравада, чтобы смотреть Гасану аль-Кахтани в глаза и не представлять, как его тащат туда, где он проведет остаток вечности в темной каменной клетке.

Однако он даже не предполагал, что высокомерному эмиру при Гасане, наследовавшему все его богатства и привилегии, суждено оказаться здесь вместо него.

Они с Манижей повернули за угол, и Дара шагнул к ней ближе.

– Ты хорошо знала Мунтадира, когда жила в Дэвабаде?

Манижа покачала головой:

– Он едва вышел из отроческого возраста, когда я уехала, а в гареме дети джиннов считали меня ведьмой, способной ломать кости одним только взглядом.

– Ты и способна.

– Вот и ответ на твой вопрос, не так ли? Нет, Мунтадира я почти не знала. Мать дорожила им и старалась держать его от меня подальше. Он был юн, когда ее не стало, но Гасан сразу велел переселить его из гарема в эмирские покои. И, если верить всему, что я слышала, свое резкое и публичное взросление он пережил, вливая в себя все, что можно, и прыгая из одной придворной койки в другую.

Ее ответ сочился презрением, но Дара не спешил недооценивать сына, воспитанного Гасаном для правления разобщенным городом.

– Он отнюдь не глуп, бану Нахида, – предупредил он. – Безрассуден и не воздержан в пьянстве, но точно не глуп, особенно когда речь заходит о политике.

– Охотно верю. И даже рассчитываю на это, потому что отказаться говорить с нами было бы очень глупо с его стороны.

Дара прекрасно понимал, на что она намекает.

– Они помогают хуже, чем ты думаешь, – предупредил он. Когда Манижа метнула в него вопросительный взгляд, Дара сказал прямо: – Пытки. Причини джинну достаточно сильную боль, и он скажет все, что угодно, даже ложь, лишь бы ее прекратить.

– А у тебя, полагаю, достаточно опыта, чтобы вынести такое суждение, – проговорила Манижа с сожалением на лице. – Но, возможно, я знаю другой способ достучаться до него.

– Например?

– Правда. Надеюсь, такое резкое отклонение от курса, которого обычно придерживались наши семьи в общении друг с другом, застанет его врасплох и заставит выдать чистую правду в ответ.