Оюан ждал и ни капли не удивился, когда тот в конце концов сказал:

– Прекрасно. – Не замечая руку Оюана, он вскочил на кобылу сзади. – Чего вы ждете? Давайте покончим с этим.

Охотники Великого Хана обедали на округлой лысой вершине, с которой открывался превосходный вид на изрезанные холмы и луга внизу. К тому времени, когда подъехали Оюан и господин Ван, которые двигались медленно из-за двойного груза, все уже готовились к отъезду. Оюан увидел, как Чаган, выделяющийся своими пурпурными одеждами, беседует с группой благородных господ, сдерживая своего пляшущего коня-дракона с развевающимся хвостом. Оюан осторожно направил кобылу вниз по последнему отрезку тропы. Тропа вокруг вершины шла по краю отвесного обрыва, а он уже давно был генералом и потерял не одного солдата в подобной местности.

Конюхи и слуги Великого князя Хэнани столпились на склоне на некотором расстоянии от знати. Когда подъехали Оюан и господин Ван, запасные кони забили копытами и заржали, почуяв мертвого волка. Конюхам, возможно, не хватало смелости смотреть прямо на генерала, не то что посылать ему сердитые взгляды, но Оюан понимал, что они его проклинают: если бы лошадь упала с обрыва, они тоже лишились бы жизни.

– Ты, – обратился господин Ван к ближайшему конюху, хладнокровно слезая с кобылы; он вовсе не походил на человека, которого чуть было не съел волк. – Приведи мне запасного коня!

Конюх застыл. На его лице появилось выражение человека, которому предложили выбирать: быть забитым до смерти или сваренным живьем.

– Господин Ван… – заикаясь, начал он.

– Ну? – нетерпеливо спросил господин Ван.

– Мой господин, – съежившись от страха, сказал конюх. – Этот недостойный слуга покорно просит его простить. Но… это невозможно.

– Что?

– По прямому приказу Великого князя Хэнани, – прошептал несчастный.

– Великий князь Хэнани… приказал… чтобы мне не давали коня? – Голос господина Ван стал пронзительным. – И что еще мне вскоре предстоит узнать, в чем еще мне отказывают? Мне придется выпрашивать еду, хворост для костра?

Конюх что-то увидел поверх плеча господина Ван, и у него было такое лицо, будто его самым большим желанием было свернуться в шар, как панголин[33]. К ним приближался Чаган, мрачный, словно пурпурная туча, сулящая бурю. Когда он подъехал к ним, его нервный конь почуял запах волка и отпрянул. Чаган слишком резко натянул повод и гневно уставился на господина Ван.

Господин Ван побледнел и с вызовом смотрел ему в глаза:

– Значит, я должен был случайно узнать от слуг, что мой отец отрекся от меня?

Чаган холодно ответил:

– Твой отец? Мне казалось, я ясно дал понять, что ты потерял все права называться моим сыном. Жаль, что моя сестра не умерла до твоего рождения! Убирайся с глаз моих! Убирайся отсюда!

Конь Чагана вращал глазами и мотал красивой головой из стороны в сторону. Чаган был искусным наездником и при обычных обстоятельствах сумел бы справиться с самым норовистым конем, несмотря на пугающий животное запах волка. Но он отвлекся и не был настроен проявлять терпение. Удивленный и раздраженный, он резко дернул голову коня назад.

– Паршивый сын черепахи…

Конюхи и слуги бросились врассыпную. Один Оюан двинулся к этим двоим. Его запланированное движение было похоже на хорошо поставленный танец, но только он это видел. Его кобыла миновала Чагана, чуть не задев его, и шкура мертвого волка коснулась шеи коня Чагана. Его ноздри и так уже наполнял запах хищника, и это прикосновение стало для бедного животного последней каплей. Конь сделал огромный скачок, неловко приземлился на тонкие ноги и с громким ржанием свалился набок. Каким-то чудом Чагану удалось спрыгнуть с него, чтобы его не раздавило. Он ударился о землю и покатился. Какое-то мгновение казалось, что на этом все закончится, но потом он полетел вниз по склону. Его руки и ноги беспорядочно бились о землю, пока он катился, все быстрее и быстрее, потом он упал с края обрыва и исчез.

– Отец! – пронзительным от ужаса голосом закричал господин Ван и бросился ничком на краю пропасти, позабыв о своих шелках. Оюан, вытянув шею, чтобы лучше разглядеть, с удивлением увидел, что Чаган не слетел вниз. Каким-то чудом он одной рукой ухватился за край и сейчас другой рукой тянулся вверх, к руке господина Ван. Следовало бы обеспокоиться, но Оюаном владела холодная уверенность, как тогда, когда он выпустил свою стрелу в волка. События развивались по велению судьбы; конец мог быть только один.

Он увидел, как сцепились две протянутые руки. Жилы на шее господина Ван вздулись от напряжения, и он закричал:

– Генерал, помогите!

Оюан еще не успел спешиться, когда раздался чей-то крик. Это мог быть крик господина Ван, но, вероятнее всего, это кричал Чаган. Раздался мягкий удар, не громче удара падающих на землю персиков в саду. Оюан неспешно подошел к тому месту, где лежал потрясенный господин Ван, все еще с протянутой рукой, и посмотрел вниз. Далеко внизу распластались пурпурные шелка Чагана, напоминая одинокое дерево цветущей джакаранды на голой земле. «Мертв, – подумал Оюан. – Мертв, как мои братья, мои кузены, мои дядюшки. Мертв, как род Оюанов».

Он ожидал, что его охватит чувство облегчения. Но оно не приходило, и это его встревожило. Он думал, что эта частичная месть, по крайней мере, облегчит ту боль, которая им двигала. Она должна была компенсировать чувство стыда. А вместо облегчения в нем лишь росло разочарование, такое сильное, что его груз грозил раздавить его. Глядя вниз, на искалеченное тело Великого князя Хэнани, Оюан понял: он всегда верил в то, что месть что-то изменит. И только совершив ее, понял: то, что потеряно, осталось потерянным навсегда, и что бы он ни сделал, это не сотрет позора его существования. Глядя вперед, в будущее, он видел только горе.

Они услышали топот копыт по каменистой почве: сначала всадник скакал неспешно, затем ускорился, почуяв неладное.

Эсэнь остановил коня и спрыгнул. Он смотрел на господина Ван; выражение его лица говорило о том, что он уже знает о трагедии.

Оюан остановил его, схватив за руку. Раньше он никогда этого не делал.

– Эсэнь, не надо!

Эсэнь непонимающе посмотрел на Оюана, как человек, не вполне осознающий происходящее, и вырвал руку. Подошел к краю и застыл, глядя вниз на тело отца. Долгое мгновение спустя он перевел взгляд на брата. Господин Ван уже встал на колени, лицо его побелело от шока. Один из рукавов закатился, обнажив покрасневшую руку.

Эсэнь посмотрел на брата, стоящего возле него на коленях, и его лицо изменилось: когда он осознал, что произошло, на нем постепенно появилось выражение смеси страдания и ненависти.

После того как монах Чжу вернулся из Лу с богатыми дарами и обещанием лояльности, Чан Юйчунь заметил, что в Аньфэне начались перемены. На первый взгляд, эти перемены были такими, каких все и ожидают от монаха: он обновил храм, починил крышу и установил новые статуи Сияющего Принца и Будды. Но в то же время храм обзавелся тренировочным плацем, посыпанным белым песком, и казармами для солдат монаха. Исчезли хаотично разбросанные палатки, их место заняли литейная, арсенал и конюшня. Крестьяне-добровольцы, стекающиеся из окрестных деревень, размещались в казармах и включались в процесс обучения, которое организовали на плацу под руководством друга монаха, Сюй Да. Его бандиты, Красные повязки и люди из Лу, марширующие по территории храма в одинаковых доспехах и с хорошим оружием, вдруг перестали смотреться случайным сбродом. Они стали похожими на армию. И сам Юйчунь почему-то был теперь одним из них.

Превращение в солдата, которое принесло с собой такие привилегии, как еда, жилье и отсутствие тех, кто желал ему смерти, имело свои недостатки, вызывающие протест. Первым из них было то, что монах каждое утро вытаскивал Юйчуня из постели в безбожно ранний час Кролика, чтобы какой-то старый мастер меча обучал их обоих основам боя.