Дара скривился. Кажется, Каве тоже говорил что-то подобное о дэвской знати?

– Мы изъяли большую часть земель за пределами города сразу после захвата власти. Хотели обеспечить урожай на случай, если торговля с внешним миром возобновится не сразу.

– Под изъятием ты подразумеваешь, что оплата не производилась?

– Мы работаем над этим.

– Работайте быстрее, – посоветовал Мунтадир. – Эти дома – опора нашего города. Многие из них пережили не только падение Нахид, но и все гражданские войны и дрязги, которые преследовали нас с тех пор. Когда не останется ни Нахид, ни Кахтани, они все еще будут стоять.

Даре не нравилось то, что он слышит, не нравилось думать, что его народ так легко подвержен расколам и падок на богатства.

– Каве родом из знатной семьи. Наверняка он все об этом знает.

Мунтадир снисходительно улыбнулся ему.

– Я бы умилился твоему невежеству, если бы дело не касалось моего народа. Каве родом из сельской местности. Его семья может прожить в Дэвабаде еще восемь столетий, и они все равно не будут считаться равными среди той знати, о которой я говорю. Им нравились дополнительные привилегии и придворные посты, которые он для них выбивал в свою бытность старшим визирем, но втихаря они высмеивали его акцент и сгорели бы от стыда, прежде чем позволили бы своим дочерям выйти замуж за его сына.

– Того самого сына, в любви к которому ты признаешься, – заметил Дара. – Неужели ты настолько лицемерен, что за глаза глумился над его происхождением?

Мунтадир широко улыбнулся.

– О нет, Афшин. В первый раз, когда они стали насмехаться над ним в моем присутствии, я вынул свой ханджар и пригрозил перерезать им всем глотки. А потом улыбнулся, осыпал их золотом, и, как ни странно, с тех пор Джамшид стал вхож в их дома, – он пожал плечами. – Я знал свою роль и играл ее хорошо. Всегда найдутся желающие водить компанию с принцами, а вином, разговорами и обаянием можно добиться не меньших результатов, чем оружием. И если отбросить в сторону тот факт, что каждый из нас мог вонзить нож другому в спину, если бы того потребовали обстоятельства, мне было весьма приятно их общество. Среди них попадались талантливые поэты.

Дара открыл и закрыл рот, внезапно ощутив себя деревенщиной. Никогда больше он не будет принимать как данность непритязательную легкость отдыха у костра со своими боевыми товарищами.

– И что же, это льстивые снобы, которые предпочитают деньги племенной верности, они твои… друзья?

– Можно сказать и так, – отозвался Мунтадир почти весело. Тема кровавых дворцовых интриг, казалось, приободрила его. – Племенная верность, которую ты так ценишь, имеет свои пределы. Манижу, пока она жила здесь, дэвы скорее боялись и роптали при встрече с ней, чем любили. Тебя определенно боятся. Каве грамотный политик, но только что доказал, что он изменщик и предатель, учинивший массовое детоубийство. Не говоря уже о том, что остальная часть города открыто ненавидит тебя и, вероятно, планирует твою кончину. Зачем семьям, достаточно умным, чтобы пережить столетия оккупации, публично вас поддерживать? Гораздо лучше подождать, пока вы неизбежно перегорите, а затем вести дела с теми, кто поднимется из вашего праха.

Дара чувствовал, что он готов взорваться.

– Тогда как нам привлечь знать на свою сторону?

Мунтадир покрутил кубок в руке.

– Я видел, как ты превратился в огонь и выжил после того, как тебя придавило потолком. Полагаю, ты способен наколдовать вино из винограда?

Сдерживая гнев, Дара выхватил кубок из рук Мунтадира, и темно-малиновый вихрь закружился внутри.

– Милости прошу, ваше величество, – язвительно протянул он.

Эмир попробовал вино на вкус и улыбнулся.

– Восхитительно! Может, тебе стоит сменить образ жизни? Бросить войну, открыть таверну где-нибудь в горах…

– Аль-Кахтани, не испытывай мое терпение, – процедил Дара сквозь зубы. – Как нам привлечь знать на свою сторону?

Лицо эмира стало серьезным.

– Ты должен дать мне еще одно обещание, если хочешь моей помощи. Поклянись не причинять вреда моим брату и сестре.

Дара нахмурился:

– Я не трону твою сестру, но Ализейд – совсем другое дело. Он вступил в союз с маридами и убил моих солдат. Если твой брат предстанет передо мной снова, я убью его.

– Какой же ты невыносимый лицемер. Тысам вступил в союз с маридами, чтобы разрушить Цитадель и перебить практически всех, кого он знал. – Мунтадир прищурился: – Поклянись, что не причинишь вреда моим брату и сестре. Поклянись жизнью Нари. Таково мое условие.

Мысленно выругавшись, Дара приложил ладонь к сердцу:

– Хорошо. Клянусь Нари, что я не причиню им вреда.

– Прекрасно. – Мунтадир сделал еще один большой глоток вина. – Вам нужно закатить пир.

– Пир? – фыркнул Дара. – Я пообещал не убивать заклятого врага ради того, чтобы ты мне предложил провести банкет?

– Ты спрашивал моего совета, а я хорошо знаю наших дворян. Они захотят почувствовать себя важными, и они захотят видеть признаки стабильности. Убедите их, что вы способны править, что у вас есть мирный план и вы знаете способ вернуть магию, и ты удивишься, как бесшумно пройдут их переговоры с соседями из других племен.

Пир для богатых остолопов, которые все эти годы поддерживали Гасана, пусть и на словах. Дара кипел от злости. Не в такой Дэвабад он мечтал вернуться.

Но Дэвабада, о котором он мечтал, давно не было – если вообще когда-то существовал.

Дара продолжил расспрос.

– И у Нари были единомышленники среди этих дэвов? – спросил он, хотя сомневался, что острой на язык воспитаннице трущоб пришлись бы по нраву подобные развлечения.

– Нет, – ответил Мунтадир. – Народ по-настоящему любил Нари. Потому что она разговаривала с их детьми в храмовых садах, выслушивала их жалобы в лазарете и без лишнего шума оплачивала свадьбы беднякам из собственного приданого. Она не стремилась льстить дворянам, а я не стремился уступать ей в силе влияния и потому не советовал ей этого делать.

– Похоже, вы были прекрасной парой. Конечно, не считая того, что ты спал с ее братом.

Если упрек и задел Мунтадира, Дара не мог понять наверняка: слова точно стекали с него, как вода. Дара вдруг подумал, что у него должен быть в этом огромный опыт. Придворная жизнь, которую описывал эмир, казалась ему такой же опасной, как поле боя, и тем не менее Мунтадир успешно лавировал в ней десятилетиями, крепко держась за возлюбленного, о котором никогда не смог бы заявить открыто, усмиряя брата-идеалиста, чьи пылкие союзники с радостью задушили бы Мунтадира во сне, и постоянно имея дело с тираном-отцом.

Он был опасен. Возможно, Мунтадир и не владел зульфикаром на уровне своего брата, но на мгновение Дара пожалел, что на его месте сейчас не Ализейд. Дара знал, как сразиться в вооруженном поединке, но в этой сфере он не мог назвать себя равным Мунтадиру.

Бывший эмир, казалось, изучал Дару не менее пристально.

– Маниже придется признать меня своим зятем. Во всяком случае, публично. Это будет выглядеть, как попытка сохранить что-то от старого порядка. Как будто она искренне протягивает руку джиннам.

– А если Нари не захочет оставаться твоей женой?

– Будем решать проблемы по мере их поступления, Афшин. – Мунтадир указал на свои лохмотья: – На этой ноте: для начала не мешало бы привести меня в порядок. Не могу же я предстать перед дорогой маменькой в таком виде.

– С этим тоже могут возникнуть некоторые трудности.

– В каком смысле?

– В том, что весь разговор был преимущественно гипотетическим. Меня понизили в должности, и бану Манижа не желает меня видеть.

Мунтадир вздохнул:

– Мне действительно все придется делать самому, да? – Он отставил бокал с вином. – Тогда приступим.

В тусклом свете крошечной каюты Нари прижала пальцы к пульсу на запястье Али. Кожа была липкой на ощупь.