– Вы мои братья и сестры, слышите? И мы всегда будем помогать друг другу.

Иртемида улыбнулась и подняла кубок:

– За Нахид.

Дара поднял свою бутылку.

– За дэвов, – поправил он, ощутив в себе бунтарский дух.

Он осушил бутылку до дна, и в голове наконец зашумело.

– К вам можно присоединиться?

Он поднял глаза. Две танцовщицы отделились от своего ансамбля и приближались к компании пьяных воинов, скользя по волне духов и звона колокольчиков.

– Око Сулеймана, – прошептал Гуштап, и его черные глаза поползли на лоб.

Дара не мог его винить: танцовщицы были дивно хороши собой, и даже с трудом верилось, что они не прибегали к магии, чтобы подчеркнуть свои полные губы и толстые вороные косы. Их шеи и запястья были увешаны таким количеством золота, какого хватило бы на приданое дюжине невест, а в ушах поблескивали сапфиры.

В отличие от Гуштапа, крестьянского сына, которому едва минула первая четверть века, Дара достаточно хорошо знал дэвабадских танцовщиц, чтобы понимать, что женщины, скорее всего, останутся разочарованы скромным вознаграждением от его солдат. Однако он все равно вежливо с ними поздоровался.

– Да будет гореть ваш огонь вечно, девушки. Добро пожаловать к нашему столу, прошу, угощайтесь вином, однако боюсь, что нам не тягаться с финансами других гостей.

Гуштап посмотрел на него, как на предателя.

Но слова Дары, казалось, не смутили танцовщиц. Вперед вышла женщина в красивом ожерелье из рубиновых роз.

– Я достаточно наплясалась за золото, – ответила она, не сводя с него своих черных глаз, – но ни разу не станцевала для спасителей моего племени.

Слегка захмелев, Дара ответил, пожалуй, слишком открыто:

– Вот кем вы нас считаете?

– Так вы себя называете, нет?

Поддавшись на вызов в ее глазах, а также на мольбу во взгляде Гуштапа, Дара склонил голову, кивая на длинную лютню в руках другой женщины.

– Что ж, тогда сочтем за честь.

Дара за свою жизнь повидал немало представлений и смог оценить ее искусное владение языком танца в тот самый момент, когда она закружилась в такт музыке. Она двигалась с такой уверенностью и грацией, что невозможно было отвести взгляд, и хотя он согласился на ее предложение по большей части ради своих воинов, Дара обнаружил, что заворожен и сам. Что-то шевелилось в его душе, когда она пела, а ее пальцы в драгоценностях рисовали в воздухе узоры, словно высвечивая деликатный изгиб щеки возлюбленного и дорожки слез. Ее голос звучал чарующе, а в песне пелось о том же, о чем и всегда: о любви и потере, и о разбитых сердцах.

– Спасибо, – искренне сказал Дара, когда она закончила. – Это было прекрасно. Должно быть, нужно всю жизнь учиться, чтобы так постичь искусство танца.

– То же самое я могу сказать и про овладение стрельбой из лука. – Она кокетливо улыбнулась. – Хотя в моем случае результат куда приятней.

– Но песни всегда такие печальные. Разве любовь не может быть счастливой?

Она рассмеялась красивым звенящим смехом, который в сочетании с вином вызвал в Даре легкий жар.

– Поэты не пишут песен о счастливой любви. Трагедии лучше ложатся на музыку. – Она неотрывно смотрела на него, и ее взгляд стал дерзким. – Но если ты проведешь для меня экскурсию по дворцу, я спою тебе что-нибудь более сладкое.

Жар уже нельзя было назвать легким. Дару насквозь прошибло чувством, которого он не испытывал уже очень, очень давно. Его дважды возвращали к жизни, но оба раза он принимал новые формы тела, которые всегда казались ему слегка чужими. Потребности тревожили его нечасто, а жуткое подозрение, что хозяева-люди, вероятно, использовали его подобным образом в течение многих веков, почти не оставляло места для желаний.

Но ты желал Нари. Сильно желал, если быть до конца откровенным. После долгих лет одиночества внезапное появление рядом красивой женщины с блестящими черными глазами и острым языком, которая, ничуть не смущаясь Дары, купалась при нем в реке и спала у него под боком, выбило его из привычной колеи, и он хотел ее, фантазируя о ней по ночам, после чего наутро иногда стыдился встречаться с ней взглядом.

Но они с Нари сделали свой выбор и оказались по разные стороны баррикад.

И сегодня вечером Дара не даст себе погрязнуть в чувстве собственной вины. Он взглянул на прекрасную танцовщицу, и его вдруг охватило пьяное безрассудство. Он воспользовался моментом, наслаждаясь возможностью снова ненадолго почувствовать себя смертным.

Он схватил девушку за протянутую руку:

– С превеликим удовольствием.

Любые сомнения, которые могли оставаться у Дары относительно истинных намерений танцовщицы, испарились, как только они выскользнули в пустой и темный коридор. Слышно было лишь приглушенный шум пира в отдалении и их тяжелое дыхание. Она притянула его к себе, ее губы и руки двигались с профессиональным проворством, и его вело от вожделения. Он даже не нервничал: тело само подстроилось под знакомый ритм.

– К тебе? – выдохнула она, когда он поцеловал ее в шею.

– Слишком далеко.

Дара утянул ее в тень и прижал там к стене, задирая юбки до пояса. Недозволенность поступка будоражила кровь. В былые времена, если бы Афшина застукали в священных стенах дворца Нахид в обществе танцовщицы, обоих бы выпороли. Дара так давно не позволял себе даже намека на удовольствие, не говоря уже о чем-то столь безрассудном и импульсивном. Он задвигался быстрее, и девушка вскрикнула, крепче обхватив его ногами за талию.

Когда они закончили, она со вздохом коснулась его лба своим.

– Стало слаще?

Дара судорожно вздохнул, не прекращая дрожать всем телом.

– Да, – он опустил ее обратно на пол. – Спасибо тебе.

– Спасибо мне? – рассмеялась она. – За что, о прекрасный, трагический красавец? Сейчас мне завидует половина Дэвабада.

– За то, что позволила мне почувствовать себя нормальным, – пробормотал он. – Хоть ненадолго.

Она улыбнулась, поправляя прическу.

– В таком случае, всегда пожалуйста. – Она оправила юбки. – Однажды я непременно шокирую своих внучек рассказами о ночи, когда я позволила великому Дараявахаушу почувствовать себя нормальным.

Он привалился спиной к стене и поправил на себе одежду, поражаясь тому, до какой степени только что забылся. В считаные секунды она выглядела так, словно ничего и не было, и он восхитился ее сноровке.

– Тебе нравится работать на Мунтадира? – спросил Дара со знанием дела.

Она замешкалась лишь на мгновение, а затем подмигнула:

– Скучно не бывает, это уж точно.

– Для меня большая честь, что он направил ко мне столь талантливую знакомку. И я рад, что обещанная сладость не оказалась железным клинком промеж моих ребер.

Танцовщица поправила несколько сбившихся резных камешков на ожерелье.

– Впрочем, есть у него один недостаток, весьма распространенный среди мужчин его ранга.

– Какой же?

– Склонность недооценивать женщин. Особенно простолюдинок. – Она снова встретилась с ним взглядом, в котором вспыхнул новый огонь. – Нежелание признавать, что и мы можем быть патриотами, независимо от того, сколько монет у нас за душой.

Дара выпрямился.

– Если это предупреждение, ты выбрала странный способ сообщить его мне.

– А почему бы не получить удовольствие от процесса? Но нет, у меня нет для тебя предупреждения, Дараявахауш. Увы. Я могу сказать лишь то, что он опасен. Очень опасен. Он красив и обаятелен и любит так открыто и щедро, что никто этого не замечает. Но он во всех смыслах сын своего отца, и если эмир даром убеждения заполучит то, что Гасан заполучил страхом, поверь мне, последствия могут быть не менее катастрофичны.

Томное послевкусие как рукой сняло.

– Мне казалось, Мунтадир переживает за Дэвабад. Он бы не стал подрывать стабильность, к которой мы стремимся.

Она шагнула вперед и обхватила его лицо ладонями.

– Буду молиться, чтобы ты оказался прав. – Она провела большим пальцем по его нижней губе, и на ее лице пролегла грустная морщинка. – О тебе сложат тысячи песен.