Но будь он проклят, если они не смогут удержать Дэвабад.

Дара поджег ухоженный виноградник в самом центре Сахрейнского базара, утопавший в гроздьях ягод, затем спалил дотла караван-сарай в секторе Аяанле, намеренно нанося более ощутимый урон ближайшим союзникам Гезири. У него не хватило духу сжечь что-либо на территории тохаристанцев, но он понимал, пуская стрелу со свитком в цветочный венок у мемориала жертвам Кви-Цзы, что это само по себе будет достаточно явным намеком.

Он изучал все, что видел, каждый клочок земли, подмечая поваленные магические здания и следы отбушевавших пожаров. Там, где земля раскололась во время недолгого землетрясения, сопровождавшего отток магии, остались гигантские трещины, разрушившие еще больше домов. На улицах валялись искореженные трубы и обломки кирпича, из водонапорных колонок все еще била вода. Дара чуть не задохнулся от запаха испражнений, пролетая над раскуроченными обломками общественного нужника.

«Будет мор, – думал он, обводя взглядом свой разрушенный город. – Голод. Паника. Смерть.

И все потому, что мы решили вернуться».

С таким настроением он приближался к сектору Гезири: части города, и так внушавшей ему наибольшие опасения, а количество тревожных знаков, встреченных им на пути, лишь усиливало его беспокойство. Во-первых, судя по кипучему оживлению на улицах, истребить пескоплавов отнюдь не удалось. Зейнаб аль-Кахтани или кто другой, но кто-то явно успел предупредить Гезири о тумане, погубившем их сородичей во дворце.

Во-вторых, времени они даром не теряли. Стена, некогда разделявшая шафитский сектор и сектор Гезири, была снесена, а кирпичи использованы для укрепления внешних границ и ворот, отделявших их от остальной части города. Цитадель все еще лежала в руинах, напоминая уродливую рану, но тела, похоже, вынесли – скорее всего, прихватив с собой все клинки, луки и копья, которые нашлись в ее арсенале.

Дара чертыхнулся. Стало быть, Гезири и шафиты в самом деле объединились: племя, которое они пытались уничтожить, и джинны человеческой крови, которые лучше всех умели выживать без магии. Если уцелела хоть толика Королевской гвардии, они были здесь. Если в городе оставалось проклятое грязнокровное оружие, наделавшее столько шума во время процессии в честь Навасатема, оно тоже было здесь.

И Дара не видел такого варианта развития событий, при котором этот конфликт мог закончиться миром. Манижа вложила в гезирский свиток записку, адресованную Зейнаб, умоляя ее подумать о судьбе Мунтадира, но Дара сомневался, что одна принцесса сможет переубедить тысячи разъяренных, скорбящих джиннов. Да и с какой стати им сдаваться? Гезири знали, что Манижа вознамерилась их уничтожить, а шафиты знали о дурной славе Бича Кви-Цзы. Только глупцы поверили бы их обещаниям.

Предчувствуя недоброе, Дара подлетел ближе, ища место, где бы оставить свое послание. Но едва он миновал первый квартал, как его оглушил жуткий грохот, будто кто-то громил магазин фарфора, одновременно играя на тамбурине.

Во имя Создателя, что за ужасный шум?

Его взгляд наткнулся на источник этого звука. Поперек широкой улицы была протянута проволока, на которой висели связки медных горшков, стукаясь друг о друга, когда какой-то мужчина водил по ним взад и вперед длинной кривой тростью.

Мужчина смотрел прямо на Дару.

Прежде чем Дара успел среагировать, его примеру последовала женщина с таким же устройством из стальных тарелок, и звук разнесся по окрестностям по мере того, как все больше и больше дозорных подключались к сигналу тревоги из разбитой посуды и железных кастрюль. Поодаль джинны начинали разбегаться, но не в панической неразберихе, как другие племена. Гезири и шафиты – в основном мужчины, но иногда женщины и дети – укрывались в ближайших домах, где их встречали с распахнутыми дверями, как долгожданных гостей.

Воздух сотряс взрыв.

Дара дернулся, когда мимо пронесся снаряд, кисло пахший железом, – достаточно близко, чтобы опалить волосы. Исторгая проклятья, он коленями стиснул спину зачарованного шеду и развернулся назад, бешеным взглядом высматривая, откуда стреляли. На балконе многоэтажного каменного здания рядом с Большим базаром он заметил белый дым. Двое шафитов возились с продолговатым металлическим предметом.

Ружье, понял он. Такое же, как то, что, по словам Каве, использовали для убийства дэвов во время Навасатема. Возможно, даже то самое. И, пролетая над главной улицей, Дара наконец увидел то, что осталось от одного из самых важных праздников его народа.

Огромные колесницы с процессии Навасатема лежали опрокинутые там же, где были атакованы. От многих оставались лишь полуобгоревшие остовы. Разбитые латунные кони, осколки гирлянд из зеркал и стекла, искореженные останки бродячей рощи вишневых деревьев, усыпанных самоцветами, большинство из которых вместе с золотой корой содрали с деревьев, валялись на пыльной земле. Прилавки, обмотанные грязными лентами, пустовали, из перевернутой повозки рассыпались детские игрушки.

Ярость прожгла его, стремительно распаляя ненависть к джиннам и шафитам, словно кто-то плеснул масла на тлеющие угли. Тела погибших дэвов унесли, но Дара и сейчас видел обувь и кровавые пятна там, где их убили, пока они праздновали свою юность, радостно шествуя по улицам священного города.

Убили из орудий, подобных тому, которое только что пытался опробовать на нем шафит. По правде говоря, Дара мало знал об огнестрельном оружии. Во времена его прежней жизни ничего подобного не существовало, и он редко пересекался с людьми с момента своего воскрешения, лишь однажды увидев охотника, убившего тигра в горах. Разрушительная сила ружья повергла его в шок, и он с отвращением понял, что человек действовал из какого-то спортивного интереса.

Возможно, Даре стоило испугаться такой диковинной технологии; оружия, возможности которого не укладывались у него в голове.

Но Дара был не из трусливых, и когда он летел на стрелявших в него шафитов, которые сейчас кричали друг на друга, неуклюже пытаясь перезарядить свое оружие, он не чувствовал страха. Какая жалость, что это оружие отнимало столько времени и сил. Недостаточно, чтобы уберечь десятки дэвов от гибели, но все же.

Даре время не требовалось. Взревев, когда магия закипела в жилах и уже высекала искры из пальцев, он занес свою руку, а затем сжал в кулак, резко опуская вниз.

Здание рухнуло на землю целиком.

Дара сразу обмяк, изможденный заклинанием. Не стоило так перенапрягаться, находясь в смертном облике. Теперь он из последних сил удерживал шеду в воздухе. Он оглянулся, тяжело дыша. Из новой дыры в ландшафте поднималась пыль.

Внутри что-то сжалось. Наверное, там были и невинные джинны.

Но, пока все это не закончится, погибнет еще немало невинных душ, и не только от рук Дары. Одному Создателю известно, сколько человеческого оружия контрабандой было ввезено в Дэвабад за эти годы. Возможно, там есть вещи и пострашнее ружей – вещи, которым дэвы, с их методичным нежеланием иметь дела с миром людей, не будут иметь понятия, как противостоять. И когда он представил полный масштаб опасности, к нему вернулось холодное осознание, которое он впервые испытал, наблюдая, как медный пар Манижи клубится по мерзлой почве северного Дэвастана.

Мы никогда не сможем жить с ними в мире. Но если перемирие с Гезири и шафитами невозможно, значит, они будут оставаться угрозой. А Манижа расправлялась с угрозами точно так же, как до нее все гезирские короли, разрушившие ее жизнь.

Она их устраняла.

Но без своих способностей она ничего не может. Никакая магическая чума не поразит джиннов в Дэвабаде, пока печать Сулеймана покоится в сердце носителя кольца, где-то на другом конце света. Нервная дрожь охватила его, и шеду в ответ замедлил полет. Ибо следующая часть его миссии должна была приблизить их к возвращению этой самой печати.

«Ты – оружие Нахид, – напомнил себе Дара. – Защитник дэвов».