— Ну зачем наговариваешь-то, Годогост? — тем часом обиженно раздалось с противоположной обочины дороги. — Ты же прекрасно знаешь, что из наших охламонов я самый меткий! — из-за пихт выглянул говоривший: худощавый, бледнощёкий малый годков под двадцать пять, одетый в такое же рваньё, как и его приятели по душегубству. В руках у стрелка, как и ожидалось, был короткий лук, за спиной — практически полный колчан стрел. За ним следом также показалось ещё рыл десять очередных обросших, чумазых, вонючих детин, вооружённых в основном топорами; итого, как быстро прикинул в уме Ратибор, смрадных лиходеев с четвертак, не больше.

— Это-то и печально! — уничижительно процедил Годогост. — Ежели ты самый славный наш стрелок, то как лупят из лука остальные мои балбесы, лучше не представлять… И не вспоминать!..

— Всегда усё нормально было, срабатывал я до ентого момента безотказно! — Блуд ещё больше надулся, от злости и обиды забавно выпятив губы трубочкой. — Просто в этот раз нашей добыче свезло по-барски; качнуло пришлого крепыша в седле не вовремя, вот и прошмыгнула стрела мимо рыжей ряхи! Дура! — лучник гневно воззрился на Ратибора, а затем подошёл к нему и обвиняюще указал на витязя пальцем, как бы закрепляя сказанное.

— Позволь уточнить, грязнуля, — рыжебородый богатырь, которого порядком задело, что шалящие на Хвойном тракте ночные братишки, очевидно, считают его уже покойником, потому банально игнорируют, взял ножны с Яриком в руки, спрыгнул с коня, хлопнул того сильно по крупу, заставив с громким ржанием отскакать в сторону, после чего сурово посмотрел на стрелка: — Кто дура-то? Стрела или рыжая ряха?

— Дура — стрела! Ты же, носитель рыжей ряшки, дурак, каких поискать! — чуть опешив оттого, что мертвец, к коим он и взаправду уже причислил дюжего ратника, внезапно подал голос, Блуд всё-таки соизволил ответить здоровенному путнику. — Ибо в одну рожу переться по Хвойной стёжке такое себе занятие… глуповатое!.. И, скажем так, нонче малость небезопасное. Ну совсем капелюшечку, хе-хе!.. — стрелок ядовито забулькал. На смех сие отвратное хрюканье походило весьма отдалённо.

— Бросил бы ты эту железяку, здоровяк, — атаман ватаги, тем часом соизволив наконец-то заметить «рыжего медведя», небрежно кивнул на его палаш. — Тогда, быть может, умрёшь быстро. Ну а коли хоть чутка поцарапаешь своей тупой штуковиной кого-нибудь из моих твердолобиков, клятвенно обещаю: голосить от дикой боли до рассвета тебе придётся!

— Ну почему же тупой? — булатный меч, шустро вылетевший из ножен в ответ на столь «заманчивое» предложение Годогоста, по чёткой, выверенной траектории мастерски снял, как грибную шляпку, голову Блуда с плеч. Спустя пару мгновений кровяной фонтанчик из заваливающегося на землю тела лучника добро окропил как Ратибора, так и окруживших его лиходеев. — Как видишь, палаш у меня вполне себе востренький! А штуковина у тебя заместо башки, межеумок! Впрочем, что-то мне подсказывает: недолго ей осталось там располагаться!.. Ибо сейчас я вас всех покрошу в капусту, шакалы немытые!

С этими словами рыжебородый витязь насадил на остриё клинка бросившегося на него излишне прыткого узколобого верзилу, прошив тому брюхо насквозь, далее провернул меч, извлекая его наружу вместе с кишками уже представившегося богам головотяпа, а затем сам неистовым ураганом налетел (как умел, пожалуй, только он) на замерших, ещё в большинстве своём не пришедших в себя от шока разбойников, в привычной манере принявшись отправлять душегубов прямиком в царствие вечного Мрака.

Хвойный тракт заполонили шум, гам, лязг стали и предсмертные вопли; растерявшиеся, действовавшие разрозненно лиходеи не смогли оказать чемпиону Кузгара хоть какое-то вменяемое сопротивление; Ратибор обыденно складывал ворогов одного за другим, разваливая буквально надвое чумазых бандитов.

Вот очередной сквернавец лишился головы, точнее, её верхней части; острое лезвие снесло ему полчерепа, словно спелую грушу, разрезав башку негодяя на две не совсем равные половинки. Следующему противнику дюжий ратник отсёк руку с топором по плечо, после развернувшись и всадив Ярика кинувшемуся на него сзади оппоненту между рёбер. Широкий палаш мелькал, точно молния, благодаря непревзойдённому мастерству Ратибора, соткав вокруг него смертоносную стальную паутину; отведав доброго булата, разбойники, словно опадающая по осени листва, справно оседали на землю.

— Да убейте вы его, в конце-то концов! Он же всего один! — сквозь шум боя раздался преисполненный гнева и страха визгливый глас вожака шайки, в сечу не лезшего и лишь со стороны в бессильной ярости наблюдающего, как стремительно сокращается количество его ватажников.

— Похоже, атаман, не судьба нам завалить ентого свирепого медведя! — болезненно воскликнул лиходей с отрубленной рукой, обречённо-отрешённо присевший на пятую точку у обочины. Большая кровопотеря явно его сильно ослабила. — Голубоглазый, здоровенный, аки глыба гранитная, рыжий, крушащий в одну моську всё и всех на своём пути… Никого не напоминает⁈ Да будь я проклят Сварогом, если ента не легендарный Ратибор собственной тушкой! Ну тот самый знаменитый богатырь из Мирграда! Воротился, кажись, из ссылки на Запад. Ну и не преминул заявиться на огонёк в наш лес! Впрочем, уже, похоже, не наш… М-да, и угораздило же нас, дурачьё, на него нарваться! Лучше бы мы дали ему тихо-мирно, без препон проехать куда зенки егошнего коня глядят… — однорукий бедолага обессиленно завалился навзничь, отключившись от пронзающей насквозь острой боли. Кровь, а вместе с ней и жизнь всё так же продолжали покидать его искалеченное тело.

— Ратибор⁈ — огорошенно выдохнул Годогост. — Да ладно⁈ Не может быть!..

— Ещё как может! — ошалело гаркнул вожаку в ответ один из разбойников, узколобый, уже начинающий лысеть коротышка лет двадцати восьми, споро разворачиваясь и сигая вглубь леса. — Ента ж всё объясняет! Наверняка он! Тика́ем, други!

Дурной пример заразителен, и вот оставшиеся душегубы, коих уцелело всего трое рыл, потрясённо бубня: — Ратибор! Тот самый! — также споро вдарили по тапкам, то бишь суматошно припустили с поля боя вслед за плешивым малоросликом. За ними по пятам помчался и главарь шайки, кляня про себя на чём свет стоит свою же недалёкость.

«Мог бы и сам догадаться, кому нам не подфартило преградить Хвойную стёжку!..» — тоскливо промелькнуло у него в голове. Впрочем, лихорадочно-удручённые размышления тут же прервались приступом резкой боли; что-то острое вонзилось ему в левую ягодицу и сбило на землю. Непроизвольный отчаянный крик вырвался из глотки атамана, тут же осознавшего: убежать от «рыжего медведя» не выйдет. По крайней мере, именно у него, у Годогоста.

— Обожди, плюгавец, не гони лошадей, — подошедший дюжий ратник гранитным валуном навис на раненным в задницу ночным братишкой. — Я же с тобой ещё по чарочке-другой за знакомство не пропустил.

— Т-ты и вправду Ратибор? И-из Медвежьего княжества? — перевернувшись на бок, проскулил, слегка заикаясь, потрясённый лиходей, после чего жалостно добавил: — П-помилуй, а?..

Впрочем, мольба о пощаде тут же прервалась, когда рыжебородый богатырь выдернул у Годогоста нож из левой «булки», не спеша обтёр о его же сальную штанину, а затем пророкотал: — Да я ента, я! Сообразил ты, хоть и поздновато да не без подсказки. Но посему, полагаю, беседа наша далее проще пойдёт. Мальчонка-то где? Надеюсь, живой ещё?

— Какой мальчонка?.. — вожак шайки всхлипнул и деланно-непонимающе захлопал глазами. — О чём ты гутаришь, не разумею!..

— Дурковать удумал? Так ента зря, — Ратибор, многозначительно прищурившись, принялся показательно примериваться тесаком ко второй ягодице атамана. — Сейчас, пожалуй, добрый кусок мяса из тебя вырежу да воронам скормлю на твоих же моргаликах; они, знаешь ли, страсть как обожают человечину.

— Ай-яй-яй, да погодь, погодь ты! — тут же противно заверещал подранок. Память к нему явно вернулась. — Ты про этого, что ль, про Воисвета, сынка князя Годислава? Да живой он, живой, конечно! Мы же ещё не совсем ку-ку, гробить курочку, златые яйки несущую. Пуще сундучка с драгоценностями парнишку бережём, пылинки с него сдуваем всей оравой! Практически в прямом смысле! Сами впроголодь жить будем, но мальца напоим, накормим…