– Пойду лучше в деревню схожу, она наверняка где-то за теми ёлками, – и Кира, слегка прихрамывая, направилась в сторону разлапистых мохнатых елей.

Она прошла уже достаточно далеко, но кругом был только лес и никакого просвета не наблюдалось. Ивы вдоль реки стояли, взявшись за руки, и склонив свои головы, мочили косы в её водах. Молодые осинки и рябины с почтением уступали место могучим старикам – тополям, дубам, вековым соснам и вязам. Дальше и вовсе шёл тёмный ельник. Ни намёка на дорогу, ни на какое-либо присутствие человека рядом.

– Совсем непонятно, – вслух сказала Кира, развернувшись и потопав в другую сторону. Но и там никаких признаков жилья она не нашла. Вернувшись на поляну, она присела на лавке под окнами, задумалась. Для чего она приехала сюда? Кто звал её? Ведь была же картина и записка в ней! Неужели это была чья-то глупая шутка? Даже, если и так, она не ни о чём не жалела. Эта поездка дала ей возможность вспомнить самый яркий, но отчего-то совершенно забытый ею, кусочек её жизни, детства, родных ей людей – бабу Кулю и деда Дёму, и парное козье молоко, и малиновые, как варенье, закаты над рекой, и блестящий пятак луны за избой по ночам, и песни свиристелей над лугом, и старые-старые сказки, которые рассказывала ей бабушка. Сказки эти сейчас одна за другой всплывали в памяти, хороводя и толпясь, путаясь и переговариваясь на все лады, и Кира даже зажала уши, чтобы унять гвалт в голове, от которого защемило в висках. Сказки про существ, приходящих из леса, про речных дев, плетущих косы на её мостках по ночам, про коряги, спящие днём и оживающие, едва лишь прольётся на них лунное сияние, про то, как ведьмы насылают на людей порчи и хвори, про то, как проклятые матерями дети становятся болотными огоньками, безымянными и обречёнными скитаться до Страшного Суда по топям и глухим чащобам. Кира ещё раз обвела взглядом поляну. Опомнившись, достала мобильник, сделала несколько снимков. Вернулась в избу, пощёлкала камерой и там. И, взглянув на опускающееся к горизонту небесное светило, решила, что пора уезжать. Конечно, она так и не раскрыла тайну картины и той записки, но это лишь подтвердило, что всё это было чьей-то шуткой, нелепым совпадением, чем угодно, но не зовом из прошлого. Нет тут никакой мистики. А единственной странностью является, пожалуй, только то, что баба с дедом отчего-то решили поселиться в одиночку, вдали от людей. Хотя… Кира и сама бы с удовольствием сейчас поселилась где-нибудь в подобном местечке, чтобы отдохнуть от человейника, высасывающего из тебя все силы и находящегося в постоянной гонке за чем-то.

– Ну что ж, мне пора, – Кира помахала на прощание избе, – Ещё свидимся. Я обязательно приеду ещё раз.

Оглянувшись напоследок, Кира зашагала по той же тропке, что привела её сюда. Примятая трава чётко указывала ей направление, в котором следует двигаться и девушка, напевая что-то под нос, уверенно двинулась в обратный путь. В лесу было намного темнее. Заходящее солнце почти не проникало сквозь листву. Но Кира хорошо видела протоптанную ей же стёжку. Спустя полчаса уверенности у неё поубавилось. Кира уже не пела, она сосредоточенно высматривала дорогу. Поваленная коряга, а за ней и машина, уже должны были показаться минут десять назад, но не было и намёка на что-то похожее. Кира посмотрела на часы. Уже сорок минут она идёт по лесу. Ну не заблудилась же она! Вот её собственные следы, примятая трава. Вот ягодник, где она лакомилась земляникой. Её авто должно быть буквально в паре десятков метров отсюда. Но, несмотря на это, его не было… Не было и всё тут! Кира пришла в отчаяние. Но не сдалась. Она упрямо шла вперёд. Всё усложняла надвигающаяся темнота. Она наступала тем быстрее, что начиналась гроза, невесть откуда налетевшая с юго-запада, кажется. Бабушка называла это место «гнилой угол». Коль уж тучи пришли оттуда, непременно быть дождю и не миновать грозы. Над головой зарокотало. Кира всхлипнула. Ей стало страшно. Где-то сбоку хрустнула ветка и Кира, взвизгнув, пустилась бежать. Она бежала, не разбирая дороги, пока впереди не замаячил просвет.

– Дорога! – обрадовалась она и, застыла столбом, выбежав из-под сени леса.

Перед ней была та же поляна с избой, рекой и мостками у реки. Кира застонала и схватилась за голову. Уже почти стемнело. Как ей теперь выйти к машине? В эту минуту гром ударил с такой силой, что земля под ногами девушки сотряслась крупной дрожью. И сразу же, без всяких первых робких капель, хлынул ливень, стеной отрезав её от мира. Кира бросилась к дому. Дробно стуча пятками по ступеням, взбежала на крыльцо, вытащила «затычку» из замка.

– Ну что ж, вот и встретились. Не думала, что это произойдёт так скоро, – поздоровалась она с избой, – Я ненадолго. Пережду непогоду и уйду.

И, притулившись на тахте, Кира уставилась в окно, всё залитое потоками дождя. Сверкнула молния, разрубив небо пополам, и осветив избу. За ней вторая, третья. Молнии били в воду. Река вспыхивала, и Кире тут же вспомнились сказки бабушки про Реку-Смородину и Калинов Мост, что ведёт на тот свет, разделяя мир живых и мёртвых. Стало жутко. Кира уткнулась в мобильник, батарея показывала двадцать процентов заряда. Что-то охнуло в глубине печи, заворочалось, заворчало глухо. Кира задрожала и вжалась в тахту, натянув по самые глаза пыльное покрывало. Ливень барабанил по крыше и стенам, бил в окна. Ветер завывал в трубе тоскливо и надрывно. Кира заплакала. Случись что, и никто не узнает, где она. Она даже не сказала никому про то, что едет в эти места. Одна. Посреди леса. Телефон скоро отключится. С собой ни лекарств, ни фонарика, ни тёплой одежды. Вспомнив, что в сумочке лежит травматический пистолет, Кира приободрилась, но, подумав, что от медведя, вышедшего из леса, пистолет её не спасёт, снова закусила губу.

– Всё будет хорошо, – успокоила она себя, – Ненастье пройдёт, а на заре я уеду отсюда.

И она, свернувшись калачиком, затихла, стараясь тише дышать и не двигаться, чтобы не выдать лишний раз своего присутствия.

Время близилось к полуночи, а гроза и не думала прекращаться, дождь всё лил и лил, так, словно разверзлись разом все небесные хляби. Кира уже порядком замёрзла и, принеся с кровати пару ватных одеял, укуталась в них, вернувшись на дедову тахту. Постепенно страх начал отступать, нельзя бояться бесконечно. Девушка смотрела, как косые струи хлещут по стеклу, и размышляла о том, как удивительное вторглось в её такую банальную жизнь обыкновенного городского жителя. Не пойди она в тот день на барахолку, не приобрети эту картину, вспомнила ли бы она вообще о том, что когда-то, в детстве, у неё были баба Куля и дед Дёма, и этот домик, и всё, что связано с этим местом? Одного она не понимала, у неё была отличная память, но всё, что происходило с ней до шести лет словно было стёрто ластиком до этого момента. Почему? Точнее даже не так – она считала, что жила в городе с родителями, и сейчас, когда открылась эта страница её жизни, она не успевала впитывать и переваривать нахлынувшие, как горный сель, воспоминания прошлого. События тех лет зажигались яркими всполохами, как молнии за окном, и озаряли череду давно минувших дней. Постепенно стихия стала затихать, под монотонный шум дождя Кира начала проваливаться в сон и задремала, пригревшись под духотой тяжёлых одеял…

– Руся, ступай-ка, погуляй во дворе, – говорит ей бабушка, а на пороге их избы жмётся, переминаясь с ноги на ногу, незнакомая женщина, очень старая, лет двадцати пяти не меньше (тогда люди этого возраста казались маленькой Кире древними стариками).

– Ну, ба-а-а, – тянет Кира, нехотя сползая с тахты, и прижимая к себе куклу Машку, которую она старательно причёсывала бабушкиным гребнем, пытаясь соорудить ей такую же красивую косу, как у бабы Кули.

У той коса была толщиной в руку, чёрная с проседью, уложенная всегда вокруг головы короной. Когда бабушка делала что-то по хозяйству, то повязывала сверху платок, скрывая красоту, от которой Кира была в восторге, она обожала перебирать бабушкины волосы, особенно после бани, когда те кудрявились мелкими завитками. А ещё бабушка всегда повязывала платок, когда к ней приходили люди. А приходили они часто. Почти каждый день.