– После похорон отца мать словно обезумела. Но в то время как-то не принято было обращаться к специалистам, ты понимаешь, о каком враче я говорю. Предрассудки и по сей день живы в нашей стране. «Он посещал психотерапевта? Какой кошмар! Он ненормальный! Надо держаться от этого человека подальше». Ну а тогда это было просто немыслимо. Конечно же, мать никуда не пошла, ей бы и в голову не пришло обратиться за лечением. Её состояние всё ухудшалось. На кухне постоянно стоял запах лекарств, но успокоительные мало помогали. И тогда мать нашла «счастье» там же, где и многие – на дне бутылки. Она стала заглядывать в неё всё чаще, и без того скудные наши средства теперь уходили по большей части на её выпивку. На качественный продукт ей уже не хватало, и она стала покупать пойло у местных умельцев. Дома нечего было есть, а она валялась пьяная у порога и блевала, а мы ползали рядом, жалея её же, и убирая за ней грязь. Постепенно мать стала выглядеть хуже, чем наш Иннокентьич. Женщины спиваются быстрее, и опускаются ниже. На самое дно. Но вот чудо – на работу она ходила. А мы с Анюткой терпели, всё ждали, когда наша ласковая и любимая мамочка опомнится и перестанет пить, ведь она же не такая! Но она уже давно не была той, нашей мамой. Мы молчали в школе и саду о том, что дома нет еды, о том, что мать нас бьёт, о том, что однажды она чуть было не выбросилась в окно, будучи в угаре. А надо было, надо. Может быть, тогда всё сложилось бы иначе. Но, повторюсь, мы были всего лишь детьми и только прятались под стол или в шкаф, когда у матери начинался очередной припадок, и она разносила квартиру, и проклинала нас на чём свет стоит. Словно мы были в чём-то виноваты. Именно тогда, во время очередной её истерики, мы с Анютой и поклялись друг дружке всегда быть вместе и не бросать друг друга, никогда, что бы ни случилось. Я научилась воровать. Да-да, когда желудок сводит от голода, очень быстро забываешь о принципах и постулатах совести. Я приносила домой калач или яблоко, что там ещё удавалось стянуть в этот день в палатках на рынке, и мы жадно ели, разделив добычу пополам. Но однажды я попалась. Тётка, схватившая меня за руку с поличным, была непреклонна, как я её не умоляла со слезами простить меня и отпустить. Она вызвала милицию и те, приехав, забрали меня в отделение, а оттуда позвонили матери. На удивление мать явилась быстро и трезвая. Меня отпустили, просто пожурив, но дома мать устроила мне выволочку, а после, на дворе уже были последние дни мая, сказала, что она отправляет меня на всё лето к бабушке, в деревню. Там, де, меня научат уму-разуму. Я долго плакала и умоляла маму не отвозить меня. Я боялась за Анютку – как она останется без меня? Кто будет приносить ей добычу? Но мать была непреклонна. Тогда я стала просить, чтобы и Анюта поехала со мной. Но мать заявила, что нечего распространять своё тлетворное влияние и на младшую сестру.

Алла усмехнулась:

– Её-то влияние несомненно было куда лучше!

Я с невыразимой болью смотрел на девушку – Боже, как мне хотелось стереть из её памяти все эти страшные воспоминания, а взамен дать другие – солнечные, тёплые, разноцветные, как пёстрое лоскутное одеяло или костюм клоуна. Но прошлого не изменить и порой оно обжигает и отравляет всё наше последующее существование.

Алка продолжила:

– Едва прозвенел последний звонок этого учебного года, как мать тут же собрала мои вещи и посадила меня на автобус со словами: «Бабушка тебя там встретит». Анюта, стоявшая рядом с матерью, заливалась слезами, и я старалась не смотреть в её сторону, не в силах сама сдержать слёз. «Я сбегу оттуда» – прошептала я ей на ушко, – «А потом заберу тебя и мы вместе уедем далеко-далеко». «Хватит мусолиться», – грубо оборвала нас мать и толкнула меня в спину, – «Автобус сейчас уедет». Я смотрела в окно и махала рукой Анюте до тех пор, покуда они с матерью не скрылись за поворотом. Бабушка действительно меня встретила на остановке, мы давно не виделись с ней (моя мать не жаловала свою свекровь, а её собственная родная мать давно умерла), и она соскучилась по мне. Она долго обнимала меня и целовала, а потом кормила пирожками и пюрешкой с котлетой – всё своё, с огорода. Я ела, а бабушка смотрела на меня во все глаза и я увидела, что на её ресницах блеснули слёзы. «Ты голодала?» – спросила она прямо. И я кивнула. А после разрыдалась, я ревела, размазывая по щекам непрожёванный пирожок и варенье, а бабушка утешала меня, прижимая к себе. Мы проговорили до позднего вечера, и бабушка, выслушав мой рассказ, с каменным лицом сказала, что всё уладит, что мы теперь будем жить с ней. Но только дело это небыстрое, но она сделает всё-всё, чтобы нас отдали ей. Я успокоилась и легла спать. В ту ночь я впервые за долгое время уснула крепким сном без сновидений. Потекли дни. Бабушка уезжала в город, оставляя меня на хозяйстве, ходила там по каким-то инстанциям. А я оттаяла у неё, поправилась, порозовела, перестала трястись, как мышь, от каждого шороха и только лишь ждала, когда же мы с Анютой наконец воссоединимся. Звонок в тот вечер прозвучал как набат. Бабушка подошла к тумбочке, покрытой ажурной вязаной салфеткой, подняла трубку дискового зелёного телефона и вдруг побледнела, схватилась за сердце и стала медленно сползать по стенке. Я заорала дурниной, бросилась к ней. Кое-как я привела её в чувство, сунула ей под язык лекарство из её корзинки в шкафу. А когда она пришла в себя, то вся дрожа, слабым голосом сказала мне: «Мамы и Анюты больше нет. Пожар случился». Всё, что было после, я помнила как в тумане. Нечаянно я услышала разговор бабушки с милиционером, который сказал, что на момент пожара Анюта уже была несколько дней, как мертва. Она умерла от голода. От голода! Эта тварь заморила её, а потом, то ли нечаянно, то ли нарочно, устроила пожар. После похорон я осталась жить с бабушкой, а когда мне исполнилось восемнадцать, вернулась сюда. Меня, как сироту, устроили в институт, хотя я и сама хорошо училась. А остальное ты уже знаешь.

Алла разрыдалась, и я встал со стула, подошёл к ней, поднял её и прижал к себе. Так мы и стояли, пока за окном всё сильнее сгущалась тьма.

Комнату освещало трепещущее пламя одинокой свечи в невысоком стеклянном сосуде, пахло смесью ванили с чем-то терпким, щекочущим нос, навевающим воспоминания о сказках «Тысячи и одной ночи» и дворцах арабских шейхов. У нас был, конечно, не дворец, но сейчас мне было в нём слаще, чем любому падишаху в своих хоромах. У нас всё случилось. Да, вот так – трепетно, нежно и страстно одновременно. Мне казалось, что такую близость между мужчиной и женщиной рисуют только в слащавых мелодрамах или бульварных романах. Но оказалось, что в жизни бывает ещё и не такое. Моя принцесса из сказки лежала рядом со мной, в моих объятиях. Я наслаждался моментом, который мог и не повториться – да, я не строил иллюзий и знал, что Алла вполне может дать мне от ворот поворот и вновь переключиться на тех мажоров, что встречали её на крутых тачках после работы. Хотя… хотя она и была сегодня столь откровенной со мной, совсем близкой и родной девочкой, открыла передо мной наизнанку всё самое сокровенное, больное, то, что и не всякому близкому-то поведаешь.

– Возможно, что сработал эффект попутчика – говорил я себе – Не обольщайся. Такая красотка не для тебя. Но ведь завтра, да и послезавтра мы вновь увидимся в офисе – так что теория «попутчика» тут не работает.

В конце концов, я перестал копаться в себе, и подобно параноику выискивать какие-то подводные камни, а просто отдался радости, любви и лучезарной улыбке моей девушки. Нам хорошо сейчас, в эти минуты счастья, а что будет дальше – жизнь покажет. И она показала…

– Я в душ на пять минут, – шепнула Алка, выскальзывая из моих объятий, и, накинув лёгкий пеньюар, скрылась за дверью ванной комнаты.

Послышался шум воды и негромкое пение, Алка мурлыкала себе под нос попсовую песенку, а я откинулся на подушки и блаженно прикрыл глаза – вот оно счастье. Неправда, что о свадьбах, романтике и семье мечтают только девушки. В эти минуты и я мечтал именно об этом – весёлому торжеству с друзьями и близкими, Алла в белом платье, о тихой семейной гавани, о маленьком человечке с моими волосами и глазами Аллы, что топочет ко мне навстречу, раскинув ручки, и кричит: «Папа!» Да, мы, мужчины, тоже можем быть временами весьма сентиментальными, только стесняемся признаться в этом. Нас так же трогают и ароматы сирени майскими вечерами, и огни заснеженных зимних бульваров с медленно кружащимися в небе снежинками, и ласковое слово любимой женщины, и безделушки в подарок без повода, и вся та красота жизни, которую воспевают художники и поэты. Просто зачастую нам трудно подобрать слова для своих чувств, не умеем мы этого. От природы нам заповедано быть сильными, суровыми и бородатыми. И мы стараемся не снижать планки. Но порой… От философских размышлений меня прервал стук в окно. Точнее даже не стук, а некое поскрёбывание.