– Четыре часа, тридцать две минуты, – сообщила механическая девушка.

Нужно будет установить правильное время. Я заглянул в коробку – там лежала свёрнутая бумажка. Инструкция, неплохо. Лишь бы не на китайском. Но это была не инструкция. Это оказалось аккуратно сложенным листом формата А4, исписанным каллиграфическим почерком. Я держал в руках письмо Дианы, адресованное мне. Старик когда-то успел засунуть его туда.

«Здравствуй, мой любимый Витюша. Если ты это читаешь, то Николаич уже объяснил тебе самое основное. Я – из другого мира, с другой планеты, которая очень-очень далека от Земли. Я пришла в ваш мир, так как считала, что нужна тебе. Прости, но я не могу здесь находиться – тут слишком мало правды. Вы слишком часто врёте – себе, близким, друзьям. Боитесь называть вещи своими именами, придумываете что-то, неимоверно глупое, лишь бы не казаться окружающим смешными. Одна ложь соединяется со второй, вы запутываетесь, и рубите без разбора всё – хорошее и плохое. Да, проще разорвать отношения, чем пытаться реставрировать их по камушку, по слезинке. Ищете оправдания, вместо того, чтобы принять правду, и эти оправдания дают вам возможность лгать и дальше. В вашем мире холодно и сыро. Холодно от отсутствия тепла, искреннего интереса друг к другу, поддержки и уважения, а сыро от слёз. Тех слёз, что пролились по вашей вине, но не стали вам упрёком, потому, что у вас уже готово очередное оправдание. Оно всегда наготове – идеальное средство уничтожения совести. И любовь, настоящая любовь, в вашем мире скорее, исключение, чем правило. Как горько это осознавать, мой милый. Я ведь поверила, отказалась от сытого и спокойного существования, как часть колонии. Это такой огромный разумный организм, в котором мы счастливы, потому, что нужны ему, а он – нам. Каждый из нас вправе стать индивидуальным организмом и отправиться жить на любую выбранную планету. Я стала таким организмом. Полетела в ваш мир, в котором смогла бы начать жизнь, как её начинали наши далёкие предки. Программа, заключённая в яйце, может сделать меня похожей не только на человека, но и превратить в любую форму разумной жизни. Если бы на Земле обитали разумные пауки – я стала бы паучихой. Забавно, да? Наша планета очень далека от Земли, но до нас иногда долетают отражения эмоций, мыслей, чувств людей. Мне казалось – здесь царит рай, поэтому я и выбрала Землю. Я мечтала сидеть у костра, в пещере, замке, доме, неважно, с любимым мне человеком – человеком, которому не нужны никакие оправдания, потому, что он живёт и поступает не так, как принято в обществе, не так, как «надо» по мнению большинства, чтобы быть «правильным», а лишь так, как велит ему его сердце. Невозможно соврать своему сердцу, если живёшь под его ритм, созвучный с ритмом другого такого же сердца. Но вы научились и этому. Вместо высоких чувств – выгода, тщеславие, нежелание выпасть из рамок, принятых в обществе. Мне не нужен муж, как часть интерьера, как показатель статуса – мне нужен любимый, чтобы быть с ним, как одно целое. Увы, Витюша, у меня не получилось. Мне придётся возвратиться домой, утратить индивидуальность, влиться в колонию. Я люблю тебя, но твои чувства ко мне пропитаны ложью, иначе ты бы так не поступил. Я желаю тебе счастья, и хочу дать последний совет: брось Марину. Ты её не любишь, она тебя – тоже. Очень скоро вы оба это поймёте и сильно пожалеете, если не расстанетесь. Ты для неё – один из вариантов, всего лишь выгодная партия. Страдать так, как я, она не станет, да и ты тоже. Страдания придут, если вы создадите семью. Я пишу это не от зависти, не от желания отомстить – эти чувства мне чужды. Я пишу это затем, чтобы уберечь тебя от беды, потому, что продолжаю любить тебя. Взять тебя с собой я не могу, да ты и не согласишься. Живи, Витюша, и будь счастлив!

Твоя бывшая жена Диана»

Я перечитал письмо несколько раз. Эмоции душили, сдавливали шершавым комом горло. Пришлось снова выйти на улицу. Над засыпающим городом висело потрясающе красивое звёздное небо. Нужно жить. Как? Пока неизвестно, но нужно. Она любит меня, несмотря на предательство. Домой идти не хотелось, оставаться на улице – тоже. Надеюсь, Николаич меня сегодня приютит, а завтра… Завтра я скажу всё Марине. Надеюсь, она всё поймёт, как надо. Она же умная.

Месяц глядел с неба лукавым прищуром, словно хитрый жёлтый глаз чёрного, толстого кота бабки Вареньевны, объевшегося сметаной и оттого дюже довольного. Звёзды, коими обсыпало небесную кошачью морду, ярко сияли, подмигивая и приплясывая, их лучики расходились в стороны, топорщась тонкими вибриссами. А Юра шёл по дороге, идущей вдоль тёмного леса. Лес был не страшным – тут даже нечисть своя, родная, как и местные хулиганы. Кого бояться? Юра возвращался домой, в родную деревню Пестречинка из села Студёные Ключи, где жила его бабка – Галина Валерьевна, всю жизнь проработавшая в сельском детском саду воспитательницей. С лёгкой руки какого-то малыша, что не мог выговорить её имя-отчество, и прозвали бабку вместо Валерьевны – Вареньевной. Бабка, а тогда ещё молодая женщина, не обижалась, смеялась со всеми вместе. Вот уже много лет она на пенсии, а прозвище Вареньевна так и осталось за ней в селе по сей день. Юра провёл у бабушки неделю и за это время успел переделать сотню разных дел, и потому сейчас он шёл по дороге с лёгким сердцем и донельзя довольный собой. Совесть шептала ему, какой он молодец, и что теперь он имеет право отдохнуть и устроить себе несколько праздных дней. А там уже и сенокос начнётся, не расслабишься. С утра до ночи будут с родителями да старшим братом Ванькой в лугах пропадать. Ванька должен был подъехать со своей семьёй в деревню аккурат к сенокосу. Юра же вышел в отпуск пораньше, семьёй он пока не обзавёлся, и потому в первый же день сел в поезд и приехал из далёкой Якутии, в которую занесла его судьба, в родные края. Юра шёл налегке и насвистывал песенку, вдыхая сумеречный воздух, напоённый ароматами луговых трав и цветов, слушал оркестр ночных насекомых-певунов. Бабка пыталась, конечно, всучить ему всяческих гостинцев, но Юра кое-как отвертелся, сказав, что отец как-нибудь заедет на днях на своём УаЗе, да и заберёт. Бабка поохала, посокрушалась, но от внука отстала. К вечеру, когда спал полуденный зной, и раскалённый шар солнца скатился на запад, за берёзовую рощицу, Юра засобирался домой.

– Не ходил бы на ночь-то, – пыталась отговорить его бабка, – Разве ж это дело? Ночуй, да с утра и вертайся.

– С утра уже палит немилосердно, ба, а сейчас одно удовольствие прогуляться перед сном. Свежо, прохладно. Ветерок. Цикады вон поют, сверчки всяческие. Час неспешным шагом – и дома буду. Не переживай.

– Ой, вот же ж неугомонный, ну, ступай, коли, да только смотри, мимо Блазного Лога пошустрее пробегай, не мешкай там.

– Ладно-ладно, ба, не беспокойся. Закрывай за мной ворота, да отдыхать ложись.

Они попили чаю на дорожку, и бабушка вышла его провожать за калитку. Долго она стояла, глядя внуку вослед, крестя его и сокрушаясь, что он её не послушался.

Юре шагалось радостно. Думалось о разном. Но мысли все были лёгкие, беззаботные какие-то, как мотыльки, что вьются в сумерках возле яркой лампы, висящей на веранде. Не успев додумать одну мысль, в его голову уже прилетала вторая, а за нею и третья. Юра только год назад окончил институт, и теперь работал в инженером в крупной компании, куда его направили с кафедры, как одного из самых лучших студентов. И потому во всякие россказни про русалок, домовых и леших он не то, чтобы не верил, но считал, что если они когда и водились на земле, то все давно вымерли, как древние динозавры. Ну, правда, 21-ый век на дворе, такие нанотехнологии кругом, а тут – Шутиха. Юра даже усмехнулся, остановившись на дороге и взъерошив пятернёй волосы на макушке. Про Шутиху бабка ему рассказывала ещё, когда он маленьким был. Мол, девка есть такая, в реке нашей живёт, аккурат под мостом, там, где вода воронкой закручивается. Там-то на дне и есть её жилище. В лунные ночи Шутиха сидит на мосту и волосы гребнем чешет. А иногда плакать начинает. Коль плакать стала – так значит ребёночка ей надо, тоскливо ей, а это верная примета – скоро утонет кто-то из детей. Взрослых тоже топила. В основном обманом брала или мороком. Юра хорошо помнил, как вечерами в детстве, когда гостили они у бабки с братом Ванькой, слушали, раскрыв рты, бабкины сказки. То она им про найденного ночью на дороге мужиком барашка рассказывала, который вдруг по-человечьи заговорил, когда тот его в свою телегу посадил, да повёз. То про ведьму, что по ночам в село приходила, и, просунув руку в окно, кропила спящих, а наутро те мёртвыми оказывались. Ванька с Юркой боялись, прижимались друг к дружке, и ночью до ветру только вдвоём ходили, ежели приспичит. Но страшнее всего были сказки про местную нежить. Ведь события эти происходили не где-нибудь там, в каком-то селе, которое Бог весть, есть ли вообще на белом свете, а прямо туточки, в местах, которые с детства им хорошо знакомы. То вспоминала бабка Вареньевна, как мужик один из ближней деревни в лес пошёл, да заплутал, и покуда одёжу не вывернул наизнанку, не мог тропку сыскать. Лешак его водил. А как выбрался мужик на опушку, так услышал, как из леса ему вослед филин захохотал, насмешливо так. Обернулся мужик, а там сам Хозяин стоит – высотой, что твой дуб, руки корявые, ноги – корни, а в кроне густой глаза светятся – круглые зелёные. Мужик и грибы побросал, припустил к деревне. То рассказывала про то, как на том месте, где раньше мельница стояла, по сей день черти озоруют из тех, что мельнику при жизни помогали. Он, де, очередной оброк им обещанный не уплатил, помер. Так они по сей день всё ждут, новых должников себе ищут. Ежели кто мимо того места ночью пойдёт, не знаючи, так непременно к ним в лапы попадёт. Окружат, заморочат, заговорят, и сам не заметишь, как уже заключишь с ними договор. Да такой, что после и рад не будешь. На всю жизнь возьмут они тебя в оборот, сколько долг не отдавай, всё равно должен будешь. Уж они это умеют.