– Что ему моё горе?..

– Он чуткий до невероятия. Даже виду не подашь – поймёт, что на душе. Это как запах… только в эфире.

– А он понимает нас?

– Пока я без обруча – нет. Давай, я положу твою руку на его… так он позволит.

– Не хочу.

– Подумай – он надёжный страж, лучше не найдёшь. Пока Мосех далеко, будет беречь тебя.

– Угу. Как пёс – кладовку.

– Хоть так. Зато никто не обидит. Этот рыкнет – любой на сорок мер отскочит.

С уговорами кое-как решилась. Сперва Ларион умасливал брата через обруч: «Ты хороший, хороший», потом убедил сидеть смирно и лишь потом соединил их руки. Брат сопел, мелко потряхивал ушами, сжимался в напряжённом недоверии. Под грубоватой тёплой кожей его туго шевелились мышцы. Ладонь Лули покалывали невидимые иголки тока.

– Он что-то сказал?

– Что ты всё ещё больная.

– Неправда.

– Ему видней. Он же дух.

– Для духа в нём слишком много мяса.

– Тем не менее, летает он быстрее дирижабля.

Лули пришло в голову, что она гладит чёрта. Правда, брат перестал напружинивать мышцы и смотрел уже спокойней, изредка облизываясь розоватым языком. Дух?.. духи – это церковное… сказочное… а он здесь. Но ведь летает! и без крыльев.

– Заметно быстрее?

– По-моему, вдвое. Его только пуля догонит.

– Ты маком боль ему унять хотел?.. – изучала Лули рубец на плече брата. Вот уж правда – зажило как на собаке.

– Примерно так.

– От боли смолу жуют или в спирту настаивают, а не курят.

– Не учи учёного. И хватит про зелье, слышать не могу.

– С кем ты здесь должен встретиться? – плавно ушла Лули от больной темы.

– С богом. Или с царём… С тем, кого зовут царь-бог. Я считал – он действительно правитель, как император, но… если Мосех верно говорит, его мало кто видел. – Ларион встряхнулся. – Должно быть, я ума лишился, вызвавшись идти к нему!.. что может сказать мне какой-то фаранец, будь он хоть трижды колдун?!..

– Тогда зачем ходить на поклон?.. – проговорила Лули, водя пальцами по волосатой руке брата. Тот внимательно держал уши торчком. Так самый младший в семье слушает речи старших.

– Мне больше некого спросить, а дело таково, что… это семейное. Нет, в самом деле бред – ждать помощи неизвестно от кого, хотя даже Мосех бессилен, а ведь он может читать в сердцах… Разве самому в себя заглянуть, если ответ – во мне? сесть напротив железного зеркала…

– Была скандальная история?.. ты от суда скрываешься? – Лули живо припомнила разные дела в Делинге, о которых шумели сплетники и пресса – сын промотал сто тысяч златок на кутежи с певичками! взломал отцовский сейф! подделал подпись на векселе! найден без памяти, не ведает, куда дел деньги!.. Да мало ли как можно обдурить молодчика, подверженного маковому зелью. Вспоминай потом, кому ты что подписал в дымной курильне, сам не свой… Тут только к вещуну, чтоб в сердце заглянул. К уголовному делу его слова не подошьёшь, а ниточку найти можно, чтоб выпутаться.

– Слушай… – Ларион заговорил с решимостью, близкой к отчаянию, в которой Лули послышалось жестокое: «Всё равно ты назад не вернёшься и никому не расскажешь».

– …мой отец поздно женился. Мол, давно пора иметь семейный очаг, законного наследника… Но, нагулявшись смолоду, позже мужчина теряет нюх. Ему грезится, что он – прежний, и всё это – истинная любовь, как раньше, когда-то. Взял молоденькую и очаровательную, мою ровесницу. Через месяц после их свадьбы я обольстил её. Он застал нас и чуть не убил меня. С тех пор я бегу, бегу… и не могу остановиться. А?.. что ты так смотришь? Тоже скажешь – подлец?..

– Ты отомстить хотел… – Лули отвела глаза, избегая встречи с его злым взглядом.

– Доказать!.. показать, что он выбрал глупую курицу, недостойную быть супругой кавалера! а мою мать – бросил и забыл, словно её больше нет!

– И девушке ты всю жизнь сломал, – уже совсем глухо продолжала она. – Ну, глупая… Она ещё жизни не знала, ты этим воспользовался, а теперь из-за тебя она с клеймом разведённой… Гадко так поступать.

«И я, как она… даже хуже – сама навязалась в наложницы… Но кто же знал?.. За что мне такая судьба?!»

Досада на свою роковую игривую глупость захлестнула её, выступила слезами в глазах.

Если Ларион надеялся на сострадание, впервые развязав язык о личной тайне, то сильно просчитался. Не успел он, обескураженный, ощетиниться в обиде на ответ Жемчужины, как она – прямо античная фурия! – с исступлённым стоном схватила золочёную серебряную чару и замахнулась, явно метясь треснуть его по лбу…

…но попала в мягко подставленную лапу брата, как в ловушку. Не зря тот следил и принюхивался. Вытянутый палец второй, свободной лапы он прижал к своему лицу между влажными ноздрями, издав предупреждающее шипение:

– Куш-ш-ш-ш… Старший брат велел тихо.

Снаружи тянули многоголосое славословие в честь богини-кошки, богини-мышки – и сколько там ещё было фаранских богов. Лули плакала навзрыд, бессильно припав к широкому торсу брата, а над плечами его затлели взволнованные коронные разряды – от их призрачного трепета в шатре словно стало темней. На Лариона брат поглядывал неодобрительно:

– Она больная.

– Вижу, – фыркнул тот, за небрежностью скрывая стыд.

– Тогда зачем дразнишь?

– Да… зря я всё выложил. Легче не стало. Такое надо носить в себе.

– Я видел, – сказал брат, когда всхлипы Жемчужины утихли.

– Что?..

– Царя-Бога. Там, выше по реке.

– Ты-ы?.. Как ты попал к нему?

– Старший брат привёл. Я кланялся. Огонь жёг мне лицо.

– Кто он?

– Он – огонь. Ты увидишь.

Вёсла поднимались и опускались в такт ударам деревянной колотушки по барабану, воды реки с мирным журчанием скользили вдоль бортов, барки плыли на север. Впереди на горизонте вставали серо-ржавые горы, между которыми – громадная расщелина Царские Врата, ведущая к заповедным долинам, вход в которые стерегут отборные войска и древний ужас.

Понемногу у Жемчужины отлегло от сердца, и она вернула Лариону своё благорасположение. Хотя в их отношениях что-то надломилось, он оставался для неё тем, кем был – последним человеком из цивилизованного мира, которого её суждено видеть.

Потом… она будет записана под именем Лули в святилище Свирепого, как собственность сиятельного мужа храма. Мосех научил её рисовать знаки собственного имени и ранга – Лули Хемит Вар Хеменет ир-Синди а-Махет, – и обещал выколоть их у неё на пояснице. Танцевать, музицировать, изящно плавать – эти искусства предстоит освоить, чтобы радовать взор и слух господина. О прочем забыть. Брат присмотрит.

Дьяволы небесные, и это жизнь для дочери купца второй гильдии!.. ни одной родной души рядом, ни книжки, ни церкви, ни своего языка! Как нарочно, все газеты, принесённые в посольство Ларионом, там и остались – по велению Мосеха.

Поэтому прощаться с Ларионом жутко не хотелось. Но пришлось. Едва выпала минутка напоследок побеседовать наедине.

– Я советовал Мосеху оставить тебя в Сарцине.

– Перестань!.. Что случилось, то случилось. Ты можешь обещать мне кое-что?..

– Говори.

– Если будешь опять на Великой земле, то передай в Сарцину – я есть, я жива. Даяна гау Харбен – запомнил?

– Да.

– …и объясни, где меня держат. Может быть…

На том и расстались. Кроме имени, в памяти Лариона сохранилась тонкая, печальная фигура под покрывалом и рядом – высокий тёмный человекоподобный силуэт брата.

«Может быть!.. Мне осталось переплыть полмира».

Дальше путь на север пролегал по суше. Изгибаясь, жёлтая каменная дорога шла между отвесных кроваво-рыжих скальных стен, похожих на бесконечный крепостной захаб тех давних времён, когда сражались без артиллерии. В глубине горного жёлоба лежала немая полупрозрачная тень, а поверху, на его краях, то и дело возникали воины с копьями, в развевающихся плащах-накидках – будто стервятники, следящие, когда падёт конь или сляжет всадник, чтобы спуститься и попировать.