Чтобы не забивать себе голову мыслями о взбалмошной подчинённой, Бертон послал несколько телеграмм с запросами и постарался забыть об этой докуке.

В постник пришли ответы:

«Штабс-капитан пехоты Годарт Вельтер и сержант жандармерии Анкеш Эльен в Руэн не прибывали».

«Упомянутая Вами кавалер-девица Бези Гиджан среди поселившихся в гостиницах не значится».

Это уже обеспокоило графа, и он велел составить описание Бези для сыскной полиции – рост, глаза серо-зелёные, волосы золотистые вьющиеся, на вид лет 20-и, во что одета, когда отбыла поездом из Кеновика в Руэн, – и приготовить её фото. Потерять взрослую реестровую вещунью – гораздо хуже, чем самую чуткую взводную кошку.

Куда она могла запропаститься?.. вдобавок, сержант из Бургона, служащий у кратера… совпадение какое-то зловещее. Как бы ни пришлось подключать к розыску «крыс» Зелёного.

– К вам, ваше сиятельство, депутация от Общества покровительства животным. По заявлению жителей Кеновика – де, у нас в Гестеле мучают кошек…

Господи, вот ещё обуза некстати!.. Словно без них забот мало – в эфире аномалия, из-за царящего на северо-западе тёмного вихря связь еле пробивается, дирижабль с дочерью и принцессой не подаёт вестей, а тут защитники животных в кабинет лезут.

– Передайте им мои наилучшие пожелания и отправьте их к профессору. Пусть сами убедятся, что все кошки холёные и сытые.

Сердитые господа и дамы отправились по длиннющей Аптечной аллее, изливать своё негодование на Картерета. Да не на того напали – скрипучий старикан вмиг построил их, как капрал – новобранцев:

– Так-с! Просьба молчать! В ближайшее время, согласно законам природы, я планирую получить до сотни котят. Я беру на себя заботы по их выкорму и выросту. Когда в них минет надобность, даю за каждым кошаком приданое – полтину на хвост. Вы, с вашим хвалёным Обществом – берётесь их пристроить? Печатать афишки «Котика в добрые руки» и тому подобное? развозить скотину отсюда?.. Час на экскурсию и размышление. Китус! проводи господ в зверинец.

– Охотно, гере профессор, если избавите от похода в подвал. Сегодня моя очередь.

– А… запамятовал. Нет, идите, куда положено. Депутацией займётся Сеттен.

Китус кисло сморщился. Эх, сорвалось!.. Тащиться в подземный этаж ему совсем не улыбалось. Гораздо веселей был гидом у столичных дамочек, борющихся за права животины, чем спускаться по тёмной лестнице и вновь испытывать озноб от стоящих внизу холодильных агрегатов.

Насосы, перегоняющие соляной раствор по заиндевевшим латунным радиаторам, и медленно тающие ледяные блоки в жестяных коробах отнимали больше денег, чем весь кошачий цирк в келарском складе, но это был пунктик старика Рикса, с которым даже граф мирился как школьник. Загробный свет холодных газовых ламп, электрические самописцы с перьями, вяло тянущими чёрные следы по бумажным лентам, стерильный бульон в колбах, трубки из особо стойкого каучука – всю эту сложно переплетённую машинерию следовало тщательно проверить, подкрутить часовые пружины, осмотреть термометры…

…но самой муторной обязанностью было обслуживать две полуживые мумии, лежащие в стеклянных саркофагах. От них исходил запах прелого мяса и старого пота. Видеть их едва заметное дыхание, их иссохшие тела казалось испытанием на брезгливость. Любой без стажа лаборанта-биолога или сестры-сиделки давно бы отказался сюда ходить.

О погружениях в чёрный эфир Китус имел весьма смутное понятие. Это в университете не преподают, такие опыты запрещены, только безумцы могут заниматься ими, а чтобы стать в них добровольцем – Господи, спаси и сбереги!.. Вот он, результат, голый и тощий, обтянут серой пергаментной кожей, а ведь когда-то была девушка – улыбчивая, курносая, с ямочками на щеках. Звали Вербой. Ни жизнь, ни смерть – что она теперь такое?.. Впору заспиртовать и выставить в назидание всем, кто хочет изведать неведомое.

Здесь, в одиночестве, между двух ящиков с недвижимыми телами, Китуса раздирало говорить, хотя никто ему не отвечал.

– Жалко мне тебя… – Он натягивал резиновые перчатки. – Где ты витаешь, а?.. Ладно, спи дальше. Я смотрел твою фотографию, но там даже имени нет – настолько вы, вещуны, зашифрованы. Наверно, вам даже на могилах пишут позывной, а не громовое имя с фамилией. А мода, пока ты лежишь тут, сменилась – сейчас никто таких воротничков не носит, и причёски стали другие. Протрём твою кожу, пока коростой не покрылась, потом займёмся носом и глазами. Рот почистим, всё прочее. Уж потерпи. Для тебя новая жидкость – смотри, метилцеллюлоза! смачивает будь здоров, а сохнет мало. Завтра – готовься! – старик проверит тебя током, живы ли мышцы, и чтобы они совсем не отмерли…

Так он бормотал, занимаясь ею, пока не добрался до глаз. Следовало отогнуть веки и накапать под них метилцеллюлозу из пипетки, а затем помассировать глаза, чтоб жидкость растеклась. Поток света из лампы заставлял зрачки Вербы слегка сужаться – ещё один признак, что она жива.

Кап, кап, кап. Вязкая жидкость стекала к виску, как слеза.

Наблюдая, чтобы не влить слишком много – раствор дорогой! – Китус заметил что-то странное.

Зрачок, всегда направленный вверх и бессмысленно пустой, поворачивался к нему.

Затем глаз моргнул – раз, ещё раз.

Открылся второй глаз, моргнули оба сразу.

Разевая рот, ассистент попятился, выронил пипетку, а мощи в саркофаге слабо пошевелились, разлепились обмётанные желтоватой накипью губы, и вырвался хрипящий выдох:

– Пить…

Пулей взлетел Китус вверх по лестнице, вопя:

– Профессор!.. Кто-нибудь, скорее сюда! позовите врача!.. Она проснулась! Верба вернулась! Люди, ко мне, помогите!

Внизу лежащая в саркофаге девушка пыталась поднять тонкие, почти бесплотные руки или повернуть непослушную голову на исхудавшей шее – словно воскресшая из мёртвых.

Восемнадцать веков тому назад

Святая Земля

У гроба Девы-Радуги её небесный брат скорбел недвижимо и долго.

Солнце прошло по небосводу, белый полдень сменился пурпурным закатом, а согбенная громадная фигура в ниспадающей пятнисто-серой хламиде с капюшоном даже на волос не сместилась. Лишь тень её передвигалась, как стрелка солнечных часов, да веющий около гроба круговой ветер – вечный спутник Воителя, – колебал складки его одежд и заставлял лепестки ирисов, принесённых верными, кружить над гробом в бесконечном танце, подобно бабочкам.

Таким Воителя запечатлели углём и красным мелом на дощечках, и этот образ, совершенствуясь, через века стал каноническими фресками и скульптурами, называемыми «Плач по Радуге на Холме Прокажённых». Ибо она была погребена не в земле, но в известняковом ящике наземного кладбища. Бесплодный холм этот считался нечистым, лишь могильщики входили сюда. Ни храма, ни простого алтаря, ни жрецов, ни плакальщиц – так прокуратор позаботился, чтобы она осталась без почестей.

Но останки Девы сотворили чудо, своим присутствием благословив голые камни холма. После погребения Радуги здесь, где сроду ни травинки не было, появился мох, затем ростки, потом сиротливые могилы украсились вьюнками, и наконец, весь холм зазеленел. Это знамение воочию показало, какова святость посланницы Отца Небесного.

Её обвинили в разжигании вражды, в оскорблении величества, в отступничестве от государственных божеств, в исповедании запретной религии, а также в демонической магии. Хотя она не причинила зла ни одному живому существу, её бичевали, пытали, затем четвертовали, после чего части тела выставили у четырёх городских ворот, а голову – на мосту. Под страхом суровых кар не дозволялось оплакивать их или подолгу смотреть на них – воины бдительно следили, проявит ли кто-нибудь скорбь.

Наконец, когда её было позволено похоронить, прокуратор особым эдиктом воспретил поклоняться ей и селиться ближе двух миллиариев от Холма Прокажённых.

В провинциях подобные расправы были нередки – бунтовские секты и ереси плодились на окраинах Консулата как плевелы, успевай полоть!.. Сам пресыщенный Лаций, утопавший в роскоши и разврате, порождал безумства стократ худшие, но никто не смел осудить их, осенённых властительным знаком медного дракона. Сапог легионера подавлял любой протест, любой стон.