— Да, ласточка, ты целиком права. — Безуминка выпустила струйку дыма. — К твоим догадкам мне прибавить нечего. И я, и Хайта, и Касабури, мы все киалибу файнес. Мы гости на вашем Мире. Разница только в том, что мы с Касабури родились здесь, а Хайта прибыла с Ураги.

— С ума сойти можно, — покачала головой Лис. — Целая страна под землей! И такие странные порядки, будто в старину — рабство, продажа людей…

— У каждой империи есть свой подземный мир, и только его жители знают, что там творится.

— Но как вы оказались на службе у принца?

— Долгая история. Когда-нибудь я расскажу ее, но не сегодня.

— И вы тоже умеете хранить в пупке всякие мелочи?

— О, нет, храни меня звезды! Это какая-то новинка мудрецов, я с таким не сталкивалась. Они там ставят опыты с рабами, как профессор Картерет.

— Хайта назвала себя «кани джику рузи». — Касабури ловко соединил стеклянные части в единое целое, заправил внутрь оружия некий стручок и подошел к зеркалу. — Тебе не знакомо такое название?

— Нет. Они там мастера выдумывать слова.

— Лис, он красится, — еле слышно шепнула Лара. — Как девушка.

— Он был накрашен с самого начала. Просто размылось.

— Лис, он губы помадит.

— Ну и что, модники еще не то делают. А пата хайджа, — добавила она громче, для Безуминки, — то есть эта вещь…

— Пата хайджа значит «зерно» или «зародыш». Серьезная штуковина. Не пытайтесь отнять ее у Хайты, пусть хранит. Она будет драться, если захотите отобрать.

— Ты ждешь еще кого-нибудь? — спросил Касабури.

— Да кто еще может явиться ночью?! Хватит уже!

— Не знаю. Один человек. Он на крыльце. Дверь заперта?

— Ой, я забыла…

Пилот метнулся и схватил свое стеклянное оружие. Дверь открылась, вошел немного промокший Удавчик с большущим букетом белых и розовых цветов. Хотя при виде компании челюсть у него слегка отвисла, он молниеносно выхватил револьвер, но спуск нажимать не стал, а только сказал:

— Я иду, смотрю, у тебя свет горит. Тут гости, да? Я помешал?

Пасмурная ночь накрыла Гестель низким темным пологом, закрапал мелкий дождичек. Лишь редкие огни керосиновых ламп на столбах обозначали дорожки в ненастной мгле, между зданиями старого монастыря.

Сухопарая сестра Мана погасила светильник в палате Огонька и недовольным голосом пожелала ему добрых снов. Эта тетка, похожая на деревянную статую из храма, явно была чем-то рассержена. Ее бельмо напоминало гневное Божье Око.

«Наверно, мымра догадалась, что я болтал с Эритой после ужина! Ну, сейчас начнет мораль читать, про уважение, достоинство и все такое. А то еще его сиятельству наябедничает, что я непочтительный. Добавят дней к аресту…»

Чтобы отвести от себя подозрения, Огонек читал вечернюю молитву громко, с выражением, не отводя глаз от алтарика на угловой полке, где стояли три глазурованных фигуры каменного литья. Громовержец смотрел на кадета твердо и властно, как штабс-генерал Купол, держа в левой руке шар Мира, а в правой — грозный молот. По сторонам, как велит канон, ласковая Дева-Радуга и крылатый Ветер-Воитель в плаще, с мечом и свитком, в ореоле развевающихся волос.

Пока Мана не потушила лампу, колеблющийся свет играл на лице Девы, делая ее похожей то на Эриту, то на Лару.

Забравшись в скрипучую кровать и накрывшись одеялом, Огонек понял, что не уснет. Волнение не даст. Оставалось лишь пялить глаза в темноту и переживать.

Обе девчонки такие хорошие, что впору заскулить от восхищения. Эрита манящая, Лари привлекательная, как тут быть? С Эритой под руку не погуляешь! А Лари неизвестно где, что с ней? Как ее найти?

Отсвет керосинового фонаря едва заглядывал в окно, забранное кованой, еще от монахов оставшейся решеткой с приваренной к старинному железу шиной заземления. Снаружи ветер шелестел мокрой листвой.

Огонек ломал голову, стараясь понять, почему зов Лары прозвучал из Бургона. От места падения шара до владения принца миль двести пятьдесят, сейчас там ходят только воинские эшелоны, на чем же Лари добиралась? И почему голос был не ее, а другой девушки?

Но важнее всего было то, что она помнила, помнила его! Даже если ей отказал дар вещания — изредка это бывает с медиумами, — она попросила другую бросить клич. Но кого? Гадалку, нелегальную вещунью? И та рискнула задаром, зная, что ее могут вычислить и изловить? Все слишком странно.

А расстояние? Бургон, Бургон… Огонек стал вспоминать карту. Сколько между Бургоном и столичным постом батальона-22? Э, тут обручем не обойдешься! Нужен массивный медиатор — скажем, большой котел на кирпичной подставке. Или шлем, тогда совсем легко.

«Кончай бредить! — велел он себе. — У гадалок шлемов не бывает».

Закрыв глаза, он вызывал из памяти образ Лары.

«Ну явись мне, пожалуйста».

Лохматая, с румянцем на скулах, поджавшая губки, она сверкала карими глазами. А руки, тонкие и такие сильные, крепко сжимали револьвер. Ух, красавица!

«Она не забыла меня! Значит, я приглянулся ей. Если ее поцеловать, она не обидится? А что она скажет, когда поцелуемся? Я ее обниму, а потом…»

Сладко размечтавшись, Огонек с запозданием заметил, что дверь палаты приоткрылась и внутрь проскользнула какая-то тень.

Он сел рывком, сжав пальцами край одеяла:

— Кто здесь?

— Я, Эрита, — шепнула тень, подплывая к кровати. — Тише!

Огонек с ужасом подумал, что желтоглазая в него влюбилась по уши и сейчас нырнет к нему под одеяло. С девчонками бывает, говорят, когда им родословная и титул не указ. Просто огнем палит, ум долой, и все тут.

Бог молний, что тогда делать? За такие штуки рвут погоны с плеч, в дисциплинарный дом сажают, а кто старше, тех в тюрьму или на каторгу.

— Вы что? — зашептал он отчаянно, защищаясь одеялом. Эрита и впрямь походила на тень. Поверх черно-белых одежд она покрылась длинной монашеской накидкой от дождя, и только лицо ее светлело в полутьме.

— Кадет, помогите мне, — заговорила она приглушенно, и Огонек услышал в ее голосе то же отчаяние, что дрожало в его собственном. — Вы дали слово воина, что я могу положиться на вас. Других мужчин в лазарете нет, я могу только к вам обратиться…

— Да что случилось, ан? — Огонек понял, что о недозволенном и речи нет, тут дело серьезное.

Эрита присела на его кровать в изножье. Под ее накидкой что-то звякнуло.

— Меня хотят забрать жандармы, — заговорила она с горечью. — Двое охраняют выход, а сестре Мане велено собирать мои вещи. Там еще какие-то унтеры с серьгами…

— Вас? Жандармы? За что?

— Они сказали, что перевезут меня в другое место, где безопаснее. Сначала через Ману попросили задержаться, когда все пошли на ужин в корпус, а после заявили напрямую.

— Нет, если военная полиция берет кого-то, то старший объясняет, по какой причине, — недоумевал Огонек. — Пусть покажут приказ или ордер.

— Наверно, вы не слышали… — Эрита замялась. — В стране чрезвычайное положение. Теперь жандармы могут даже стрелять в людей. Я хотела переговорить с графом Бертоном — не выпускают. Похоже, меня заберут без моего согласия.

— Ну, это уже безобразие! — Огонек возмутился, вмиг вспомнив все россказни про синий полк Его Высочества. Каратели и живодеры, набранные из-под виселицы. Если бывают волнения, их посылают, чтобы кровь пустить. Честный офицер руки жандарму не подаст. — Синие много себе позволяют, так нельзя!

— Я оказалась в западне, — призналась Эрита откровенно. — Что делать?

— Разбить окно и кричать «Караул! Помогите!» — брякнул Огонек первое, что пришло в голову. — Кто-нибудь прибежит.

Эрита отвела лицо:

— Мне стыдно кричать как базарной торговке.

— Наоборот, надо вопить как резаной. У нас, если на девчонку нападут, она визжит — на три квартала слышно.

— Я по-другому воспитана.

«Так и пропасть можно от своей деликатности! Утащат, и поминай, как звали», — подумал Огонек, но язык придержал и спросил только: