— Э… постойте! Погодите! — Чара застучала ногой в дверь, но плита уже встала на место, наглухо отсекая ее от коридора.

Стеллажи, полки. Светло-серые стены, светло-серые столбики колонн. Зал совершенно пуст, стены аккуратно разграфлены стеллажами на высокие прямоугольники — это словно разлинованные таблицы на бумаге.

В центре зала — широкий рабочий стол из полированного мореного дуба. В кресле, изогнутом, как скрипичный ключ, человек в черном сосредоточенно разглядывает в большую лупу коллекцию бабочек и жуков. Он берет планшеты, где, вдавленные в белый пористый материал, окантованный синей, коричневой или черной каймой, навеки застыли, раскинув крылья, огромные великолепные бабочки. Человек в черном берет планшет за планшетом и внимательно изучает бархатистые тельца бабочек, затейливые силуэты их крыльев с прихотливыми вырезами; крылья переливаются перламутром, вспыхивают простым и элегантным узором. За ними приходит очередь жуков. Маленькие, средние, крупные панцирные существа с лаковыми жесткими усами и грозными рогами аккуратно пришпилены булавками; под каждым — ровная этикетка. Их здесь тысячи, и нет им счета. Черные жуки; жуки, сверкающие, как изумруды; жуки, горящие как гранаты; жуки с длинными усами, уложенными вдоль тела; жуки с мощными жвалами, перемалывающими дерево в труху, выедающие ходы в антикварных креслах и пугающие хозяев мерным тикающем звуком, — «часы смерти»; жуки-могильщики с багряными пятнами, устраивающие погребение мелким зверюшкам. Все собраны, умерщвлены и разобраны по ранжиру.

Человек в черном всматривается в рисунок надкрылий, читает этикетки с мудреными латинскими названиями. Как переливаются и чередуются цвета и пятна, как совершенны формы… Только глаза этих созданий ввалились и потемнели — никто не придумал, как сохранить живой блеск глаз, их сочный цвет и прозрачность драгоценной влаги после смерти. Это досадно человеку в глухом черном сюртуке, но для него главное — чтобы все экспонаты были чинно разложены по коробочкам, чтобы ни одна ячейка не была пропущена, чтобы все соответствовало своему номеру и месту в каталоге.

Если он видит где-то незаполненное место, он очень сильно огорчается, так сильно, что теряет сон, покой и аппетит. Он платит деньги, экипирует команду и отправляет искателей в дикие непроходимые джунгли. Преодолевая реки, заросли, трясины, выбиваясь из сил, они ловят желтую бабочку с синим опаловым рисунком, которая пьет трупную жидкость, — и так, чтобы ни одна чешуйка не упала с ее изящных крылышек, доставляют ее в этот беззвучно тихий зал. Крылья ее впечатывают в белый пенопласт, и человек в черном успокаивается. На время…

У него есть все. Полное собрание птичьих яиц с омертвевшими зародышами — некоторые из них были последними из вида. Набитые шкурки ящериц, когда-то веселых, непоседливых и шустрых. Монеты исчезнувших народов и правительств. Собранные из черепков изумительные расписные вазы. Шкуры и чучела вымерших животных. Полное собрание костей динозавров в ящиках с номерками и бирками. Перо нелетающей птицы. Скелеты из разных гробниц, чьи кости и зубы перемешались с бусами. Мумии из древних захоронений — легкие, высохшие; одни присыпаны красной охрой, другие скорчены в больших сосудах, третьи завернуты в пелены, как дети, которым не суждено родиться. Прекрасная коллекция драгоценных кристаллов, геометрически правильных, первородно-чистых, навечно замерших в момент творения и с тех пор хранящих форму естественной огранки.

Когда человеку в черном сюртуке надоедают жуки, он изучает чучела или камни.

Все расписано, раз и навсегда разложено по полкам стеллажей, все линии которых параллельны или перпендикулярны друг другу.

Куда бы ни скользнул взгляд — везде он видит монотонное пересечение горизонталей и вертикалей под единственно дозволенным прямым углом.

Окон здесь нет.

Замер маятник времени. История остановилась…

А где-то далеко светит яркое солнце и бушует жизнь. Все в ней переплетено, странно, сложно; в ней нет прямых углов, простых чисел и решений. В разогретом мареве звенит птичья трель и первая бабочка летит неровным, ломким движением, пытаясь преодолеть свежую струю ветра. Деревья сплетаются в небе гибкими ветвями, а под землей бугрятся, сцепляясь, корни. Все ярко, живо, неправильно…

Но человек в черном об этом не знает. Если хоть один луч света проникнет в его хранилище — он ослепнет. Экспонаты померкнут, поблекнут, пойдут трещинками, ссохнутся и пожухнут. Рассыпятся прахом хрупкие создания, все обратится в пыль и тлен.

Здесь все принадлежит смерти — и поэтому Принц Мрака Ротриа так бережет свою коллекцию от прикосновения солнечных лучей.

Хлип неспроста назвал свой пятый диск «320x320» — это был размер Города. Применительно к Старой Земле — участок площадью с Исландию, но населенный гуще Бангладеш. Люди здесь живут друг над другом стопками, и эти стопки называются по-всякому: бигхаусы, вышки, столбы, этажерки, высотки, крысятники. Знать их устройство — долг жильца-централа; по крайней мере, следует помнить все спасательные выходы. Чуть лучше в структуре домов разбираются воры, и совсем хорошо — террористы. Иной раз поражаешься — как ловко боевики ориентируются в стереометрическом лабиринте шахт, тупиков и коридоров. А уловкам террористов — несть числа!

Нанять хэтчбэк на день — три басса. Грузовую тележку — пять арги. Семь упаковок минералки, четыре короба пакетов с супом, три контейнера одноразовой посуды, еще того-сего пообъемистей — это вам отпустят в любой мелкооптовой компании. И проследите, чтоб багаж повыше громоздился! Ведь под ним лежит ваше воинское снаряжение. Вы выкатываете тележку из хэтчбэка и толкаете по пандусу к служебному входу «столба» — он хуже охраняется. Держите наготове накладную.

— Пятый этаж, магазин «Pop Food Peak».

— Топай, — кивнул охранник, бегло оглядев груду поклажи. — Полегче там выруливай с телегой; лифт и так ободран.

В кабине Фосфор сбросил шапочку, распустил волосы. Вышел на пятом; достав увесисто нагруженную сумку и прихватив упаковку воды, направился к пассажирскому лифту.

Семь человек. Один ребенок. Этого хватит, чтоб привлечь внимание.

Все сразу поняли, что к чему, когда высокий крепкий парень в черном плаще неуловимо быстро достал и собрат винтовку.

— Мы едем на самый верх, — сказал Фосфор, проводя стволами на уровне груди. — Никто не кричит и не дергается.

— Пожалуйста, отпустите мальчика, — попросила мать. Фосфор внимательно и холодно отмечал стремительно нараставшие изменения в состоянии заложников — температура и влажность кожи, сердцебиение, дрожание пальцев и век, взгляды, неприметные движения. Кажется, никто не собирается выбить у него оружие. Это неплохо: он вовсе не хотел травмировать заложников.

— Не сейчас, мэм. У кого есть трэк?.. Медленно присядьте и положите его на пол. Перебросьте трэк ко мне. Вот так, спасибо.

Пистолета или шокера ни у кого нет. Разрядников и аэрозольных баллончиков Фосфор не боялся.

— Лицом к стене. Все! Стойте спокойно, — Фосфор убедился, что ход на крышу заперт. «Столб» без верхней флаерной площадки — то, что нужно. Там масса антенн, надстроек — есть где укрыться. Крупнокалиберная пуля разнесла замок вдребезги; на выстрел все вздрогнули, мать прижала к себе хнычущего мальчугана.

— Вверх по лестнице, быстро.

Испуганно оглядываясь на ходу, пожилой мужчина запнулся и чуть не упал; Фосфор задержал шаг и выждал, пока заложник выровняется.

Над крышей гулял необъятный ветер, в редких углублениях морщились мелкие лужицы; низкое небо вяло колыхалось, как слабо натянутый тент. Расставив заложников у шершавой стены блока обеспечения лифта, Фосфор осмотрел свою последнюю территорию на этом свете — м-да, не очень-то… несколько вентиляционных шахт, лифтовые колодцы, водостоки — из каждой дыры можно ждать спецназ.

— Алло, слушайте и не перебивайте. Я — Фосфор. Нахожусь в районе Дархес, квартал Столбы, строение 21… Я не намерен сдаваться! Я на крыше, у меня на прицеле семь заложников, среди них — ребенок. Сейчас я покажу их.