Мосех беспечно рассмеялся:

– Боишься его?

– Нет, но…

– Говори правдиво.

– Он бойкий малый, – ответил за неё Ларион, прихватив с серебряного блюда вяленую смокву. – Вроде, нос воротит, но – принюхивается, приглядывается, урчит и лапы потирает… словно муха над вареньем.

– Ты – малый ещё более бойкий, и не тебе обсуждать дела моего брата, – ответил Мосех сердито. – Пока я приручал Лули, ты что делал?.. Поэтому, будь любезен, воздержись от речей о разных лакомствах.

Жемчужина беззвучно хихикнула, прикрыв рот ладошкой, и подмигнула Лариону, пока жрец не видит. Вот уж кому спасибо!.. за привычное общество, которого она вот-вот лишится насовсем, и за то, что отвлекал на себя звероподобного братца Мосеха.

И как отвлекал!.. негодование жреца было слышно даже через стену каюты: «Всё! хватит ваших посиделок!.. давай сюда всю отраву – маковую смолу и… что ещё у тебя есть? Вытряхивай! а потом тебя обыщут!.. Ты должен понимать – он как ребёнок, на любую сладость падок! Если он по твоей милости макоманом станет, я… не знаю, что я с тобой сделаю!»

Обошлось – за борт Лариона не швырнули. Диковинная дружба, связавшая их с чудищем во время полёта над морем, продолжалась. Навещая Лули, молодой имперец с усмешкой рассказывал: «Страшен, конечно, и силён как демон, но по нраву – сама простота!.. Будет подкрадываться – цыкни, топни ножкой, сделай строгое лицо и говори: «Фу! нельзя! плохая собака!» А на ласку он отзывчив. Только током бьётся иногда…»

«Как – током?»

«Слабо, как электрофорная машина. Где Мосех это диво дивное выкопал?.. Но я бы такого заиметь не отказался! Телохранитель на всю жизнь…»

Несмотря на обнадёживающие речи Лариона, при мысли о неимоверном брате жреца у Лули холодело сердце. Что это за мир, где живут такие твари?..

«В точности, как школьный поп учил – на севере царь тьмы, на дальнем севере, на другой стороне Мира, и чем ближе к нему, тем кругом чуднее и ужаснее, пока не перейдёшь порог – оттуда уже нет обратного пути…»

Так вышло – Ларион был последней частицей прежней жизни, которую Лули боялась потерять. Зачем он сошёлся с Мосехом, что их объединяло – оставалось тайной, но ей Ларион молчаливо сочувствовал и старался хоть что-то сделать для неё, во всяком случае – не оставлять её в одиночестве. Ему это удавалось, хотя видно было – его самого что-то гнетёт и гложет, порою заставляет уходить в себя.

После смены наряда оказалось – худоба Лариона обманчива. Раздетый по пояс, он предстал сухим и жилистым, словно цирковой акробат, а в проворстве, пожалуй, превосходил неспешного Мосеха с его налитым силой светло-бронзовым телом.

Лишение вейского зелья шло на пользу Лариону – он злился, но лицо просветлилось, ушли синеватые тени, лежавшие вокруг глаз, губы стали розовей и ярче, даже щёки появились. Совсем недурен собой, особенно хороши кофейные глаза и сдержанная, тонкая улыбка…

– А если брат меня укусит?.. – пролепетала она, взглянув в сторону каюты.

– Не зли его. Брат знает, что дозволено, – веско молвил Мосех. – И вообще, он хранит покой храмовой крепости, ему недосуг отвлекаться на пустые шалости.

Жалобным взором Лули посмотрела поверх Мосеха на Лариона – тот пожал плечами: «Кто знает?.. Это скотина неопределённая!»

– Ларион, передай мне фиников.

– Лули, чему я тебя учил?.. Твой ранг и его ранг различны, он не обязан исполнять твои слова. Повтори-ка это моему слуге.

– Э-э… м-м… Атэ ву тая…

– Успеете ещё наиграться в церемонии, – перегнулся Ларион через жреца, протянув Жемчужине финики. – Давай, пока я поиграю в светского кавалера… хорошо?

У Мосеха внутри что-то гукнуло, как у его брата, если погладить против шерсти. Но он стерпел и смолчал. Каждый из близких был ему по-своему дорог как часть души. Вздорный и нервный бастард. Растерянная невольница, столь трогательная в её безоглядном и страстном доверии. Причудливый и неколебимо верный брат, плоть от плоти. Каждый – своего цвета и огранки, но все – самоцветы его ожерелья.

– …или ты хочешь лишить меня всех удовольствий? – не забыл уесть Ларион.

– Но я предлагал взять в дорогу жрицу наслаждения, какую выберешь!

– Спасибо. Я надену обруч, чтобы объясниться с ней, она упадёт ниц и станет поклоняться мне – «О, двуязычный змий!»

– Разве не прекрасно?

– Но о чём с ней говорить?

– Если тебе нужны разговоры, то вот он я. – Мосех величаво указал на свою широкую грудь. – Вряд ли ты найдёшь в Чёрной Земле собеседника более умудрённого в науках.

– У тебя есть недостаток – ты не женщина…

– Ну, милый друг, на тебя не угодишь!

– Я была бы счастлива, о солнце моих небес, – томно потянулась Лули, распрямляя ноги и вытягивая ступни, – если бы в беседе с Ларионом ты утолил жажду знаний. Я бы слушала вас круглый день и насыщалась впрок, потому что твой брат на слова не богат, а других собеседников взять негде.

Одним быстрым поворотом головы Мосех поймал их пересекавшиеся взгляды, и его ум озарила несбыточная яркая мечта: «Обоих в реку!»

– Опытный толмач будет твоим наставником, чтобы учить языку Чёрной Земли. Он старый евнух, ничем не досадит.

– …и я против слишком лёгких отношений, – проглотив часть слов вместе с вином, Ларион отставил золочёную серебряную чару.

– Разве? а мне казалось, именно поэтому ты здесь и очутился.

Вдруг Лули поняла, что ещё миг – и, если Мосех не соберётся, Ларион чарой раскроит ему лицо.

Однако жрец остался безмятежен, обращаясь к Жемчужине:

– Если ты завидуешь его свободе, то напрасно. Его ждёт встреча куда более серьёзная, чем соседство с моим братом. Он должен узнать кое-что очень важное… если решится. Клянусь пастью Свирепого, – прибавил Мосех, подняв руки в клятвенном жесте, – всё зависит от его смелости. Либо он пойдёт со мной, либо останется с тобой и братом. Вместе вам не будет скучно, я уверен. Но тогда в этой жизни он не сможет войти в чертог, куда ввести его могу лишь я.

Рука Лариона опустила чару, огонь ярости в глазах угас.

– Конечно, мы идём вместе, – молвил он бесцветным голосом.

– Так и должно быть. – Мосех медленно наклонил бритую голову в знак согласия. – Твой отец отдал бы весь остаток жизни, отведённой ему богами, чтобы оказаться там – но выпало тебе. Первому из жителей южного материка.

День, день, день – отмеряли время восходы. Глим, глим, глим – взмахивали вёсла. Сменялись гребцы, и барки плыли, приставая к берегу лишь на короткое время, чтобы пополнить съестные припасы. Всякий раз Мосеха встречали с пышностью, достойной государя – на берегу звенели систры, хором пели юноши и евнухи, ветер доносил в каюту-шатёр дымок сладостных благовоний и шум восторженной толпы. Ларион, Лули и брат на люди не показывались, им было велено сидеть под пологом шатра и помалкивать.

Всё-таки Ларион подглядывал, отслоняя занавесь на входе или стенном проёме. Море народа! впереди жреческая коллегия в белых одеждах – склоняются, подносят дары…

Лули крепилась, чтобы не взвизгнуть, когда осторожное, сдержанное дыхание ноздрей брата овевало её плечо или шею. При своих крупных размерах тот двигался на диво тихо, как кот на охоте. Повернуться, посмотреть на него в этот момент было страшно до оцепенения – достаточно вспомнить свечение хищных глаз, чтобы замереть и потерять речь.

Но когда удавалось краешком, украдкой увидеть лицо брата, Лули сознавала, что он глядит на неё отнюдь не с вожделением, как она опасалась. Скорее, следит – выжидающе и настороженно, – за её малейшими телодвижениями.

Порой они с Ларионом шептались:

– Погладь его. Только не дёргайся, не шевелись резко – спугнёшь.

– Боюсь… – Она искоса разглядывала когти брата. Будто у льва в зоопарке. То втянутся, то высунутся.

– Да пойми ты – это он тебя боится.

– П… почему?

– Откуда мне знать? Может быть, его твоё горе пугает.