— Сдурел? — покосился главарь. — Патроны лопнут, жмурик не всплывёт. Сидеть и ждать!

«Да, парни, для вас это самое верное! Но не завидую вам, если вы его дождётесь».

— Пошли, удалец! — позвал Дука. — Путь не близкий; тебе будет время поразмыслить, о чём говорить с Папой.

Шагая в наручниках под круговым конвоем ньягонцев, каждую секунду готовых пустить в ход бластеры, Форт почти блаженствовал. Как ни взгляни, это лучше, чем нырять в помои, гадать, куда смоет тебя бушующая река грязи, или ломать голову над гамлетовским «Быть или не быть?», стоя на краю сифона, ведущего в неизведанные тартарары. У арестанта есть хоть какая-то определённость и пусть тусклые, но конкретные виды на будущее.

Удача и неудача чередовались самым невероятным образом. Позапрошлой ночью он провожал на Иссу издёрганную Коел в кандалах. Коел явно хотела остаться, всюду ей чудились недобрые знамения — то запуталась в цепях и чуть не упала, то фото на карточке не похоже на неё, то перепроверяют разрешение па вывоз, а лифт вот-вот улетит. Еле спровадил! И что теперь? она вольная, дознаватели Гэлп с неё пылинки сдувают, а её хозяин-миллионер — скован после купания в нечистотах и находится на пути то ли к эшафоту, то ли к мастерам заплечных дел. У фортуны нет полярности, она — рулетка в казино.

Вели Форта долго — извилистыми кружными путями, по неосвещённым коридорам. Первая половина суток миновала, началась днёвка. Чёрный город немного стих, стало не так людно; кое-где в проходах спали на полу, раскатав ветхие и дырявые губчатые подстилки. Идущие впереди расталкивали спящих ногами и велели живо убираться с дороги.

За прочными воротами широкого тоннеля открылась фешенебельная нора Старшего Окурка. Двери, двери, двери — за каждой новой дверью комнаты всё просторней и роскошней. Полы лаковые, стены в коврах, какие-то плевательницы, не то антикварные пепельницы дымятся, помосты-возвышения с плетёнками, переливающимися бисерным рисунком, расписные ширмы и шёлковые занавеси с бахромой.

Чем дальше, тем строже и крепче охрана. В конце концов накачанные ушастики раздвигают створки, покрытые художественной резьбой и инкрустацией металлами по дереву — открывается зал с гобеленами, где потолок затянут тканью, на полу бело-жёлтым деревом в чёрном паркете выложены дорожки для хождения, а сидячие помосты застланы коврами. Вежливо поклонившись низкой притолоке, Форт провел сканером по дверной коробке — ого! под гобеленами спрятан опускной изолирующий щит. Похоже, с носителя серии «ганза». Сигнал тревоги — он рухнет, наглухо отсекая помещение от мира. А здесь всерьёз заботятся о безопасности!..

На возвышении напротив входа восседали двое: по центру — насупленный и плотный бритоухий самец в одеждах из тонкой тиснёной кожи кровавого цвета; справа и кзади от него — лемур потоньше, глядящий исподлобья с недоверчивым прищуром, сильный и изящный, сложивший руки на груди. По подрезанным ушам и искусно, почти художественно разорванным ноздрям в нём угадывался видный, знаменитый криминальными деяниями удалец.

У стены по обе стороны помоста стояли охранники, державшие бластеры на изготовку, а над головами сидящих висел большой бубен с бородой из узловатых верёвочек, украшенный по ободу высушенными ушами и хвостами. На ударной поверхности было во весь бубен намалёвано чёрным сюрреалистическое лицо: венчик из пяти глаз, два носа и рот с бессчётным количеством зубов, причём все сплошь — длинные клыки.

«Икона, что ли?..»

Учуяв амбре, исходившее от тела и одежды Форта, все скривились и наморщили носы.

— Ну что, сыночек — вот и свиделись! — сказал кожаный, не отводя тяжёлого взгляда.

— Это вы мне? — уточнил Форт, не веря услышанному.

— А то кому же?! — Кожаный нехорошо осклабился. — Какой бы там обряд Унгела ни справляли, мне на них — тьфу! Усыновили тебя не по правде, это любой мудрец подтвердит. Ты, как бы оно ни было, мой сын и только мой.

Мир, и без того перекошенный, кувырком встал на уши. Форта озарило ощущение полной и окончательной путаницы — ловили не его, и слова бритоухого адресованы не ему.

Но тогда — кто же такой Pax?!.

— Мало ли, как ты ко мне в письмах обращался... — продолжал кожаный.

«Что ещё за письма?!.»

— ...никаким письмам наше родство не поколебать. Помнишь письма-то свои, какие они были?

— Обычные, — повёл плечом Форт.

— Обычные? Отцеубийцы такие письма пишут, а не любящие и почтительные сыновья!

Тут в диалог вмешался предводитель группы захвата:

— Значит, Мусултын, ты своего сынка признал.

— Как не признать. Вырос, конечно, за шесть годов, мышцы накачал, волосом потемнел, а всё такой же — упрямец, гордец и наглец.

— Твоё слово — золотое. Так что вели выдать сорок мириадов, как было объявлено.

— А может, и не он это, — подал голос гибкий лемур, молчавший справа. Интересно, что за гуманоид?.. Коел кляла какого-то Окурка Маджуха, человека жестокого и особо приближенного к Мусултыну. Его именем тут детей пугали.

— Тебя, Маджух, никто не спрашивал, — наугад процедил Форт, наблюдая за реакцией Папы. У гибкого дрогнули веки, шевельнулись пальцы, а Мусултын тряхнул головой с довольным: «Иййях!»

— Вот как! с первого погляда — и по имени! Помнишь, как Маджух тебя натаскивал?

Чтоб ярче выказать пренебрежение этим эпизодом чужой биографии, Форт рывком отвернул голову к левому плечу, как Pax: «Ответа не жди!» После чего вновь одеревенел в своей непреклонности.

— Он! — Папа ладонью хлопнул себе по колену. — Что ж, Дука Подвальный, ты награду заслужил. Сполна получишь.

— Благодарствую, Папа. — Косолапый степенно, но довольно низко поклонился. — Моё старание — к твоим услугам. Рад, что ты отметил Кабельную Ветвь своей признательностью.

— Да, ты вожак первостатейный, и удальцы у тебя резвые, на всё горазды. Это я учту. Отошли-ка их, Дука; здесь несут охрану только мои.

— Будь с ним осторожней, Папа. — Дука жестом велел отрядным удалиться, и те, кланяясь, попятились к дверям. — Он едва не утёк от меня. Миг недоглядеть — уйдёт через камень. Полковник учит их всяким нечистым штучкам...

— Ничего, моя резиденция заклята от демонских проделок, — успокоил Дуку Мусултын. — Ещё сам Шуламанга... ox, Pax, и натворил ты дел! много счетов тебе предъявят!

— И Окурки не смолчат, — сурово молвил Маджух. — Ты и свой клан обидел смертно! Или забыл?..

— Освежим ему память, — Папа поддержал Маджуха. -Эй, там! мальчики! принесите головы!.. Что стоишь, сынок? присаживайся, ты у себя дома. Дука, избавь его от железок.

С большой опаской, ожидая страшного удара наповал, Дука разомкнул наручники, а быстрый кой из комнатной прислуги положил плетёнку для Бесследного и заодно, в сторонке, для Дуки.

«Головы. — Форт с нарастающей тревогой поглядывал сканером на входную дверь. — Чьи головы? Скольких тут Pax ухайдакал?.. а ещё пенял мне убитым туанцем, холера!..»

Мальчики вошли торжественной и скорбной вереницей, каждый с подносом, а на тех подносах — пять ньягонских голов, порядком высохших, с запавшими, будто бы сморщившимися глазами, кое-где в кристаллах соли. Очевидно, их засолили как раз для эпохальной сцены «Pax перед судом Мусултына».

— Узнаёшь? твоя работа!

Форт слегка пожал плечами — мол, что за пустяки вы мне показываете? — а в душе шелохнулось иное: «Эти цанцы[5] меня преследуют. Едва убрался с Планеты Монстров, где моя лайгитская родня по религиозным праздникам обвешивалась головами, как на Ньяго — опять цанцы! В котором тысячелетии мы живём? По космосу запросто летаем, планеты пополам пилим, можем солнце погасить — а рядом цанцы, кандалы, хлысты! где прогресс-то, о котором нам все уши прожужжали? зачем нам кериленовый движок, если в наших мозгах — понятия и мысли троглодитов? Весь хай-тэк употребим, чтоб хлыст выбрасывался и бил раба током. Это не прогресс, а техническое извращение пещерного ума!»