Призрачный образ постепенно побледнел и пропал вместе с Храмом Убэй. В следующей сцене яркое сияющее солнце озаряло летний пейзаж Цзяннани.

Стоял июнь — время, когда цветущие лотосы радуют глаз свежей прелестью и совершенством форм, сбивая с ног своим ароматом. Маленький Чу Ваньнин, который на вид был даже младше Ся Сыни, подпрыгивая, топал по брусчатой дорожке из голубовато-серого известняка, а Хуайцзуй неспешно следовал за ним.

— Ваньнин, иди медленно. Осторожнее, не упади.

Чу Ваньнин рассмеялся и обернулся.

Мо Жань никогда не видел настолько нежного, наивного, беззаботно улыбающегося лица.

— Хорошо, я подожду Учителя.

В то время Чу Ваньнин носил скромное темно-серое одеяние послушника. Он еще не принял постриг, поэтому его волосы были убраны в маленький пучок, прикрытый на макушке листом лотоса. Сочный зеленый лист, на котором словно изысканное украшение поблескивали капли росы, оттенял лицо Чу Ваньнина, делая его еще более чистым, ясным и живым.

Поравнявшись, Хуайцзуй взял его за руку:

— Ладно, на озеро Сиху мы посмотрели, куда теперь ты хочешь пойти?

— Может, пойдем, съедим что-нибудь вкусное?

— Тогда… — Хуайцзуй на миг задумался, — пошли в город.

Когда, взявшись за руки, они вошли в город, Мо Жань шел рядом с ними. Он смотрел на лист лотоса на макушке маленького Чу Ваньнина, который росточком не достигал ему и до колен, и его сердце трепетало от переполняющих его нежности, любви и грусти.

Хотя Мо Жань прекрасно знал, что не сможет коснуться человека в иллюзорном мире, он все-таки протянул руку и погладил Чу Ваньнина по голове.

— А?

Неожиданно, как только Мо Жань прикоснулся к нему, ребенок остановился.

— Что такое? — мягко спросил Хуайцзуй.

Чу Ваньнин запрокинул голову, и в его ясных глазах, словно в горном роднике, отразился солнечный свет. Когда взгляд этих кристально чистых глаз обратился прямо на Мо Жаня, он почти испугался. Несколько секунд он слышал лишь, как бешено колотится его сердце и стремительно бежит по венам кровь.

Он понимал, что это невозможно, но втайне все же надеялся…

— Что это?

Чу Ваньнин легко и беззаботно отпустил руку Хуайцзуя и, повернувшись в сторону Мо Жаня, пошел прямо к нему.

Мо Жань чувствовал, что груз на его душе становится все тяжелее. Никогда прежде он не видел такого беззаботного и ясного выражения на лице Чу Ваньнина. Не сдержавшись, он нагнулся и, не в силах и дальше сдерживать свои чувства, развел руки, желая прямо сейчас крепко обнять его.

Но Чу Ваньнин просто прошел сквозь него.

Мо Жань на миг оцепенел. Обернувшись, он увидел, что ребенок за его спиной уже подошел к лавке, торгующей сладостями, и, запрокинув голову, наблюдал, как продавец открывает бамбуковую корзину, из которой вверх поднимается нежный пар. Внутри корзины лежали нежно-розовые цветочные пирожные — хуагао[238.5].

В глубине души Мо Жань испытал облегчение, но ему на смену тут же пришло некоторое разочарование.

Конечно, это было всего лишь совпадение.

Вслед за Хуайцзуем Мо Жань подошел поближе. Увидев Учителя, Чу Ваньнин с улыбкой сказал:

— Учитель, эти пирожные на вид очень вкусные.

— Хочешь попробовать?

— А можно?

На лице Хуайцзуя появилось отрешенное выражение:

— На самом деле, они нравятся вам обоим…

Услышав его слова, Чу Ваньнин широко раскрыл глаза и простодушно спросил:

— Кому нравится?

Хуайцзуй сжал губы, а потом сказал:

— …Не важно. Учитель просто вспомнил о старом друге.

Он купил целых три цветочных пирожных из клейкого риса, а после задумчиво наблюдал, как Чу Ваньнин откусил сразу большой кусок. Поднявшийся от пирожного пар на миг размыл его детские черты.

Подобно бурной реке, события прошлого захлестнули старого монаха.

Хуайцзуй тихо вздохнул и закрыл глаза.

Вдруг кто-то потянул его за рукав. Опустив голову, он увидел разломанное пополам пирожное с видневшейся внутри мягкой и нежной начинкой из бобовой пасты, от которой шел горячий и ароматный пар.

— Большая половина для Учителя, меньшая половина мне.

— Почему мне отдаешь больше?

— Учитель выше, ему надо больше есть.

Мо Жань смотрел, как Хуайцзуй берет у него пирожное, а потом они вместе едят и болтают рядом с лавкой сладостей. Стоя рядом с ними под ярким солнцем Линьаня, он едва заметно улыбнулся.

Так больно.

Он снова почувствовал, как в его сердце любовь струится и плещется, словно весенний родник. Столкнувшись с таким Чу Ваньнином, разве можно было не смягчиться и не полюбить его?

Это был самый милый и послушный, самый лучший ребенок на свете.

Яркий солнечный свет перед его глазами снова померк.

На этот раз новый фрагмент воспоминаний возник не сразу. Стоя в кромешной тьме, Мо Жань почувствовал, как в его уши проникает печальный и бесплотный, как душа покойника, голос Хуайцзуя:

— С утра до позднего вечера я был рядом с ним. Я обучал его писать и читать, давал ему духовные наставления, учил рассуждать и искать истину. Но больше всего меня заботило его совершенствование и обучение магии... ведь я не забыл, что создал этого ребенка для того, чтобы в итоге вернуть его моему благодетелю. С самого начала я планировал отвести Чу Ваньнина в призрачный мир, когда он подрастет, и его созревшее тело и дух смогут выдержать это.

Хуайцзуй сделал паузу, а когда продолжил, голос его стал еще более низким.

— После только и останется, что вплавить остатки поврежденной души Чу Ланя в его тело.

Мо Жань: — !..

Хуайцзуй хрипло продолжил:

— В то время я не считал это неправильным. Что такое Чу Ваньнин? Он ведь не настоящий живой человек, а всего лишь кусок дерева, вырезанная мной статуэтка. Да, я дал ему жизнь, научил его жить как человек, но, в конце концов, кровь, что течет в его теле — не настоящая, так же, как кости и плоть, что их покрывает — не настоящие мясо и кости.

Мо Жань с самого начала принял все это близко к сердцу, а услышав рассуждения Хуайцзуя, не в силах сдержаться, закричал:

— Это не так!

Но какой в этом толк?

Хуайцзуй не слышал его возмущенного крика. Голос старого монаха, словно стремительный водоворот, затягивал Мо Жаня все глубже в эту темную воронку боли и страданий.

— Чу Ваньнин лишний. Ему не суждено было родиться и жить, у него нет души.

— Это не так! Почему у шэньму нет души? Он живой, у него есть душа! Он не подделка под человека! Он ни на кого не похож! — внутри иллюзии Мо Жань выл и рычал, словно загнанный зверь. — Хуайцзуй, ты же растил его, каждый день видел его… разве он не живой человек? Он, ты и я — какая между нами разница?

Однако Хуайцзуй, словно читая сутры перед Буддой, по-прежнему отрешенно вел тихую беседу с самим собой. Заученные и повторенные тысячи раз слова непрерывным потоком лились с его губ, и даже сам он вряд ли мог точно сказать, действительно ли искренне воспевает Будду или всего лишь пытается заглушить невыносимую боль, что терзает его онемевшее сердце.

— Я вырезал это тело для Чу Ланя, и только когда душа Чу Ланя войдет в него, Чу Ваньнина можно будет считать настоящим человеком.

От ужаса у Мо Жаня волосы встали дыбом. Он не знал, что случится дальше, но чувствовал, что вот-вот сойдет с ума. Почти обезумев, он бросился бежать, но вокруг него была лишь темнота без намека на выход. Очень скоро его собственное тихое бормотание превратилось в вопль:

— Нет! Ты не можешь уничтожить его! Хуайцзуй, внутри этого тела есть душа, на самом деле он личность, самый что ни на есть живой человек!..

Мо Жань упал на колени.

И внезапно понял, что того, что может случиться сейчас, он боится даже сильнее, чем разоблачения всей правды о его предыдущей жизни.

Он боялся, что следующее, что он увидит, это как Хуайцзуй заберет Чу Ваньнина в подземный мир, вскроет ему грудь и соединит его духовное ядро с душой Чу Ланя.