— Этот червь…
— Это праведный червь, — Чу Ваньнин, наконец, заговорил, но голос его звучал так надорвано и хрипло, что тревога Мо Жаня только усилилась. — Иногда люди, испытывающие отвращение к своей внешности, заключают с ним кровный договор. Праведный червь может изменить внешность своего носителя, взамен же в день его смерти пожрет все его тело.
Услышав, как он медленно выговаривает слова, изо всех сил пытаясь говорить ровным и спокойным тоном, Мо Жань не смог удержаться и обнял его еще крепче. Человек в его объятьях наверняка стоял здесь на коленях уже очень долго, так что его руки и ноги закостенели от холода.
С прошлой жизни до настоящего момента Чу Ваньнин был его маяком, указывающим путь в ночи[236.6]. Его яркое пламя рассеивало ночь Мо Жаня, по мере сил даря ему ощущение тепла и уюта.
Но сейчас, сжимая этого человека в своих объятиях, Мо Жань чувствовал, что он такой холодный, словно вырезан изо льда.
По-настоящему замерзший.
Его сердце сжалось от боли.
— Я здесь. Я здесь.
— Он уже давно просил меня прийти на гору Лунсюэ, — Чу Ваньнин выглядел до крайности измученным. Казалось, кто-то выкачал всю его горячую кровь, взамен наполнив его бесконечными страданиями и болью. — Он знал, что я не хотел говорить с ним лицом к лицу, не хотел слышать от него никаких объяснений, поэтому оставил послание для меня. Слова, что он написал в том письме, были предельно искренними и шли от сердца, но я был слишком высокомерен и упрям и не поверил ему… я подозревал его.
Мо Жань осторожно коснулся щеки Чу Ваньнина. Никогда прежде он не видел его таким.
Даже в прошлой жизни.
Это не могло не встревожить его, поэтому он поспешил спросить:
— Все-таки что произошло?
В ответ впавший в оцепенение Чу Ваньнин лишь снова повторил лишенным эмоций голосом:
— Я подозревал его…
Этот всегда такой невозмутимый, здравомыслящий и рациональный человек, в конечном итоге просто разбился вдребезги прямо у него на глазах.
Он был словно инкрустированный рогом дорогой лук, который вдруг треснул из-за натянутой до предела тетивы. Не в силах совладать с собой, такой отчаявшийся и такой жалкий, Чу Ваньнин дрожал в объятьях Мо Жаня, пытаясь съежиться еще больше, чем прежде. Железная выдержка человека, который полжизни жил, скрывая чувства, разлетелась на куски. Скорбь и печаль, что так долго копились в нем, наконец, прорвали плотину:
— Я давно должен был прийти сюда… Послушай я его и многих вещей не случилось бы: не умер бы Наньгун и Ши Мэй бы не ослеп. С самого начала было слишком поздно… все слишком поздно…
— Учитель.
— Если бы я прислушался к его словам в том письме, все было бы иначе…
Потребовалось время, чтобы Мо Жань смог хоть немного его успокоить. Наконец, Чу Ваньнин перестал плакать, но его взгляд оставался расфокусированным и пустым. Мо Жань сжал его пальцы и понял, что, несмотря на все усилия, не может их согреть, так же как не в силах унять сотрясающую его тело мелкую дрожь.
— Почему я не захотел снова довериться ему хотя бы раз?..
Мо Жань слушал молча. На самом деле, из-за того, что устроил Тасянь-Цзюнь, всю дорогу Мо Жань проигрывал в голове бесчисленные варианты этой встречи с Чу Ваньнином. Он успел придумать тысячи оправданий и приготовился снова и снова молить о прощении.
Однако, оказавшись здесь, обнаружил, что все это ему ни к чему.
Он и подумать не мог, что, когда они снова увидятся, все будет вот так.
— Он… еще он оставил свиток воспоминаний… — наконец, Чу Ваньнин начал успокаиваться. Коснувшись его щеки, Мо Жань почувствовал, что она холодная как лед. — Перед своим уходом он ждал, что ты придешь, чтобы самому передать его тебе.
Стоило ему услышать, что все это как-то касается его, и пальцы Мо Жаня одеревенели.
Свиток воспоминаний?
Что там будет написано? Что мог знать Хуайцзуй?
Мо Жань почувствовал, что его руки тоже заледенели, волосы встали дыбом, и холод вмиг проник до мозга костей.
Чу Ваньнин хрипло продолжил:
— Но он не мог больше ждать, его жизнь подошла к концу, — казалось, эти слова коснулись какого-то очень болезненного шрама в душе Чу Ваньнина. Нахмурившись, он замолчал.
Хотя, возможно, он просто боялся, что если скажет еще хоть что-нибудь, то опять сломается.
Чу Ваньнин прикрыл лицо рукой, пытаясь успокоиться. Потихоньку ему удалось вернуть свою выдержку, спокойствие, здравомыслие и достоинство. Он медленно собирал их по кусочкам, надевая на себя словно разорванную одежду.
В конце концов, этот человек не привык быть слабым.
Наконец, он поднял на Мо Жаня свои все еще влажные глаза и, вытащив из рукава свиток, вручил ему.
— Внутри все известные ему тайны.
С едва уловимой дрожью в голосе Мо Жань спросил:
— Он дал тебе посмотреть, что в нем?
— Я посмотрел.
Сердце Мо Жаня сжалось от страха.
Когда он заглянул в глаза Чу Ваньнина, на мгновение ему в голову пришла ужасная мысль.
Ему показалось, что Чу Ваньнин уже все знает.
Он принял свиток, намотанный на валик из темно-зеленого нефрита.
Ему вдруг стало так не по себе, что он крепко ухватился за пальцы Чу Ваньнина и ласково погладил их.
— Ваньнин…
— …
— Если тот человек на горе Цзяо… если бы его слова оказались правдой, ты бы смог возненавидеть меня?
Лицо Чу Ваньнина и до этого было очень бледным, а после его вопроса на нем не осталось ни кровинки, и даже сжатые губы немного посинели.
— Ты будешь ненавидеть меня?
На этот раз Мо Жань сжал его руку слишком сильно, настойчиво и даже немного грубо. Однако грубая сила его рук в корне отличалась от спрятанной под мягкими ресницами слезной мольбы.
— Будешь?
Чу Ваньнин покачал головой. Он не ответил на его вопрос, лишь, закрыв глаза, сказал:
— Посмотри свиток.
Свиток, что оставил великий мастер Хуайцзуй, оказался наполнен очень тяжелой негативной иньской энергией. Это не было похоже на работу заклинателей смертного мира, а скорее напоминало магию юйминь из Персикового Источника, с помощью которой они создавали свой иллюзорный мир.
С потаенной надеждой Мо Жань еще раз взглянул на Чу Ваньнина, после чего открыл узорчатый валик. Вырвавшееся из свитка нефритовое сияние собралось между его бровей, наполнив разум сменяющими друг друга картинами былых событий.
Унылый пейзаж горы Лунсюэ погрузился в беспросветный мрак. Из темноты послышался звук голоса Хуайцзуя, чей тяжелый вздох гулким эхом отозвался в ушах Мо Жаня.
— Мастер Чу, благодетель Мо, этот старый монах знает, что времени у него почти не осталось, но замечая, как быстро меняется мир, он предвидит, что за этой смутой придет великое бедствие. Если сейчас этот старик не сделает все возможное, чтобы предупредить вас о беде и не сможет поделиться с вами знаниями, с помощью которых вы окажетесь в силах помочь этому миру, то даже в чистилище будет испытывать сожаления и страдать от угрызений совести.
Голос ненадолго смолк, а затем медленно продолжил:
— Внутри этого свитка описание невообразимо ужасных событий давно минувших дней, а также ошибки этого старого монаха, которые невозможно скрыть. Полжизни этот ничтожный скрывал эти преступления, кроме того, был глупым, мелочным, ограниченным и поверхностным человеком. Учитывая двести бесцельно прожитых лет, можно по пальцам пересчитать счастливые дни, что я прожил в трезвом уме, да и совершенных мной добрых дел до слез мало. Всю свою жизнь я таил за пазухой вину[236.7], которую невозможно искупить. После моей смерти мне придется спуститься на Последний Круг Ада, где я буду обречен на вечные страдания без права на перерождение. Вот только в сердце моем по-прежнему живет эта излишне смелая надежда, что, посмотрев этот свиток, вы двое с отвращением не отвергнете этого старика и не посчитаете, что этот старый монах… хуже зверя.
