Сюэ Мэн повернул голову, лицо его было очень спокойным и серьезным. Хотя в уголках его глаз время оставило морщинки, когда он посмотрел на Чу Ваньнина, его облик почти не отличался от того, каким он был во времена буйной юности.

— Учитель.

— Я пришел, — глядя на него, сказал Чу Ваньнин.

В ослепительной изумрудно-зеленой вспышке света в мир явился сияющий Цзюгэ. Чу Ваньнин стоял на шквальном ветру, пели струны гуциня, и люди ясно видели, как края разлома между мирами с поразительной скоростью сжимаются. Теперь даже невооруженным глазом можно было заметить, как стремительно закрываются Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти.

— Возвращайтесь домой, — перебирая струны, скомандовал Чу Ваньнин толпящимся вокруг людям. — Все, отступайте за мою спину и уходите.

Обычно, когда речь идет о побеге ради спасения собственной жизни, дважды повторять не приходится. Но на этот раз большинство людей, включая тех, кто, цепляясь за жизнь, до последнего трусливо стоял в стороне, не бросились бежать, обгоняя друг друга. Они медленно отходили назад, некоторые помогали тяжело раненным товарищам, а кто-то нес на спине совсем незнакомых людей.

Границы Пространственно-временных Врат Жизни и Смерти уже подобрались вплотную к горному хребту Куньлунь. Когда люди добрались до горной дороги на той стороне, многие начали останавливаться.

Замерев на месте, они смотрели на проем Врат, в которых на фоне бескрайнего снежного поля виднелся силуэт Чу Ваньнина. Широкие рукава его одежд трепетали на ветру, песня гуциня не умолкала ни на миг…

Кто сказал, что совершенствование до небожителя — это обретение бессмертного тела, способного уничтожить небеса и погрузить землю во тьму?

Есть люди, которые, прожив вечность, оставят после себя лишь бесплодную скалу. А есть такие, что, лишь промелькнув в мире людей, оставят после себя пышно цветущие прекрасные цветы.

Так, например, сейчас перед Пространственно-временными Вратами Жизни и Смерти стоял неправильный и нечестивый небожитель и с помощью своей плоти и крови, десяти пальцев и чтения священных мантр спасал этот бренный мир, доказывая тем самым, что у него есть свой собственный путь обретения бессмертия.

Снежинки медленно падали с небес и опускались ему на плечи.

Кто-то, заметив неладное, не сдержал испуганного возгласа:

— А? Это ведь не снег…

Это и правда были лепестки Янди-шэньму — священного дерева Шэньнуна. Усохшая со времен первозданного хаоса божественная яблоня вновь зацвела. Ее ни на что не похожие, неповторимые цветы источали невероятно сильный аромат. Метель из парящих в воздухе, словно пронизанных светом, хрустальных лепестков прилетела с края земли, распространившись по всему миру людей.

Сметая тучи и рассеивая облака, эти благоухающие и искрящиеся лепестки взмыли ввысь, а потом, подобно пролившемуся с небес звездному дождю, устремились к Пространственно-временным Вратам Жизни и Смерти, помогая исцелению этого грешного мира…

Стоя среди кружащихся в воздухе лепестков, многие заклинатели вспомнили легенду о том, что когда-то давным-давно, когда мир оказался на грани гибели, явился Шэньнун и посадил божественное дерево Яньди, чтобы спасти пришедший в упадок смертный мир. Времена менялись, Фуси отрешился от мира, Нюйва уснула, давно уже никто не видел и следа Огненного Императора Шэньнуна, неизменным осталось лишь божественное дерево.

Ствол иссохшего древа по-прежнему подпирал голубое небо[309.1] Поднебесной.

Видя, что пространственно-временной разрыв быстро сжимается, Тасянь-Цзюнь обернулся и, окинув взглядом стоявших рядом с ним людей, сказал:

— Отступайте! Пока Врата Жизни и Смерти еще не закрылись, убирайтесь отсюда! Сваливайте обратно к себе домой!

Вопреки ожиданиям, получив приказ отступать, далеко не все сразу бросились бежать. Некоторые принялись уверять, что какое-то время еще смогут помочь поддерживать барьер, а кто-то заявил, что будет держаться до последнего.

В ком нет хотя бы капельки крови настоящего героя?

Даже если годы и быт похоронили ее в самой глубине сердца, рано или поздно настанет тот день, когда она вскипит и выплеснется наружу.

В конце концов Тасянь-Цзюнь не знал, злиться ему или смеяться:

— Приказываю вам подойти — вы не идете, приказываю уходить — не уходите! Намеренно бесите этого достопочтенного? Убирайтесь!

Только после его отповеди эти «таланты» один за другим начали отходить назад.

Внезапно послышался дрожащий голос:

— Владыка… а как же вы…

Тасянь-Цзюнь на мгновение замер, а потом медленно повернул голову и увидел, что вдалеке, под смертельно опасным дождем, что лился с небес этого погибающего мира, стоит сгорбленный старик и смотрит на него.

— Лю Гун?

Возможно, это был обман зрения, но он внезапно почувствовал, что этот старик смотрит на него с невыразимой скорбью, сочувствием, любовью и жалостью. Именно так отец смотрит на своего ребенка.

Так нелепо.

Где этот старый слуга набрался столько храбрости, что осмелился смотреть на не знающего жалости, жестокого и порочного Наступающего на бессмертных Императора как на собственного сына. Но сейчас Тасянь-Цзюнь смутно припомнил, что до того, как этот старик вошел в императорский дворец, во время военной смуты он потерял своего сына.

Если бы тот паренек остался жив, он должен был быть с ним примерно одного возраста.

Прикрыв глаза, Тасянь-Цзюнь сказал:

— Этот достопочтенный здесь самый талантливый и способный, так что, естественно, уйдет последним. Моему верному слуге[309.2] не о чем беспокоиться.

— Владыка…

— Иди, — Тасянь-Цзюнь отвел взгляд от сгорбленного старца, — отправляйся в другой мир.

— …

— Быть может, в том мире твой сын еще жив, — он вдруг широко улыбнулся, показав острые клыки и глубокие ямочки на щеках. — Катись уже, старина Лю. Составь ему там хорошую компанию.

Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти продолжали сжиматься. Один за другим начали отступать люди, стоявшие перед защитным барьером Сюань-У. С каждой убранной с барьера ладонью Тасянь-Цзюню приходилось использовать все больше собственных сил, чтобы поддерживать защиту. Когда осталось не больше ста человек, среди безбрежного океана на линии горизонта вновь поднялась огромная бурлящая волна и устремилась к ним.

Прищурив глаза, Тасянь-Цзюнь быстро оценил обстановку и строго прикрикнул на оставшихся защитников барьера:

— Все убрали руки и ушли за Врата Жизни и Смерти!

К этому моменту пространственно-временной разлом уже сжался до размера больших городских ворот. Видя, что приближается новая гигантская волна, оставшиеся совершенствующиеся наконец убрали руки с барьера и один за другим начали проходить через разлом, возвращаясь на снежные поля горного хребта Куньлунь другого мира.

Однако скорость этой огромной волны оказалась слишком большой. Прежде чем большая часть из них успела пересечь границу между мирами, стена воды со всей яростью необузданной стихии врезалась в барьер Сюань-У.

К этому моменту барьер поддерживался лишь силой Тасянь-Цзюня. Какими бы выдающимися ни были его врожденные способности и талант к совершенствованию, в тот момент, когда на него обрушились тысячи тонн воды, он невольно застонал и лицо его исказилось от боли.

Эта огромная волна была подобна ветру, опрокидывающему столетний лавр, и разрезающему волны киту[309.3]. Казалось, что в глубине безбрежного океана дочь дракона упражняется в танцах. Задрожала земля и закачались горы.

Кто-то в нерешительности обернулся на пороге Врат Жизни и Смерти:

— Образцовый наставник Мо…

Услышав, как его назвали, Тасянь-Цзюнь вдруг разозлился и разразился яростной бранью:

— В жопу засунь своего Мо[309.4]! Ты сваливаешь или нет? Катись давай!