— Это… — столпившиеся в зале заклинатели обменялись растерянными взглядами, на некоторых лицах даже появилась тень смущения и стыда. Монахи из Храма Убэй поспешно опустили глаза и, сложив руки в молитвенном жесте, принялись воспевать всеблагого и милосердного Будду.

Лицо Чжэнь Цунмина сначала позеленело, а потом покраснело. В итоге он сквозь зубы процедил:

— А как насчет того, что теперь от него и костей не осталось? Все богатства Духовной школы Жуфэн сокрыты в их тайной сокровищнице, и кто теперь ее сможет открыть? Он просто позер и пустослов.

— Наньгун Сы не знал, что от него ничего не останется, — ответил Цзян Си, — более того, я предпочитаю верить в то, что на пороге смерти человек говорит хорошие слова от чистого сердца.

Губы Чжэнь Цунмина задрожали, словно ему хотелось что-то возразить, но в итоге с них не сорвалось ни звука. После продолжительной паузы он все же спросил:

— Именно по этой причине глава Цзян сегодня решил вступиться за Мо Вэйюя? Хотите просить о снисхождении для него, чтобы не повторить ошибку, допущенную в отношении Наньгун Сы?

— Этот Цзян лишь считает, что добиться честности и справедливости от начала и до конца очень трудно, можно даже сказать, что это практически невозможно. Наблюдая сегодня, как господа заклинатели осуждают других, я хочу напомнить, что не стоит превозносить себя слишком высоко и не надо думать, что именно вы представляете справедливость и небесный закон, — взглянув на божественного потомка из Цитадели Тяньинь, он добавил, — даже открытое судебное разбирательство Цитадели нельзя считать истиной в последней инстанции.

После того, как он произнес это, Сюэ Чжэнъюн тоже решил сказать свое слово. Было видно, что этот человек очень измотан и не может найти в себе силы взглянуть Мо Жаню в лицо, однако, поколебавшись, он все же вздохнул и заметно севшим голосом произнес:

— Глава Цзян все верно сказал. Столько лет в мире совершенствования неспокойно. Пережив столько трудностей и потрясений, разлад и хаос, каждая школа в некоторой степени замешана в разного рода неблаговидных делах, и кто теперь способен судить абсолютно справедливо и непредвзято? Увы, на самом деле… — он вздохнул и, прикрыв глаза, продолжил, — на самом деле, разве свысока смотреть на человеческие жизни, как на ничтожные былинки, не равносильно убийству людей своими руками? Тот указ Духовной школы Жуфэн о корректировке цен без ножа зарезал столько ни в чем не повинных людей. Этот ничтожный Сюэ в этом мире уже сорок с небольшим лет, и заслуги его не так уж и высоки. Все это время я шел по пути совершенствования не ради того, чтобы подняться до небожителя, и не ради того, чтобы вписать свое имя в историю, а чтобы в это неспокойное время хотя бы немного облегчить страдания людей, живущих в этом мире.

Когда он сказал это, его взгляд немного прояснился.

Хотя хозяину Пика Сышэн удалось сохранить внешнее спокойствие и выдержку, но все же, зная теперь, что ребенок, которого он все это время растил, не был ему родным племянником, он был растерян и расстроен. После паузы Сюэ Чжэнъюн пробормотал:

— Я лишь хочу, чтобы как можно меньше людей страдали от невзгод и дурного обращения. Даже если одним меньше, это уже хорошо.

В этот момент стоявшая рядом Му Яньли холодно и бесстрастно сказала:

— У главы Сюэ большое сердце, однако вы не задумывались о том, что проявлять снисхождение к преступнику — это неуважение к без вины погибшим и затронутым этим делом пострадавшим мирянам? У Цитадели Тяньинь и правда недостаточно сил, чтобы мы могли расследовать каждое преступление и осудить всех виновных… мы можем лишь надеяться, что каждый когда-то ответит по небесному закону, а также иногда наказывать особо опасных преступников в назидание другим[260.3]... Раз уж дело Мо Жаня попало на суд Цитадели, мы не можем быть небрежны при его рассмотрении. Надеюсь, глава примет это к сведению.

Сюэ Чжэнъюн: — …

Закончив эту речь, Му Яньли обернулась и опять посмотрела на Мо Жаня:

— Молодой господин Мо, теперь, когда вы закончили рассказ о своих горьких жизненных обстоятельствах и получили достаточно заслуженного сочувствия, почему бы нам не поговорить о чем-то другом?

Мо Жань равнодушно посмотрел на нее:

— О чем хочет побеседовать хозяйка Цитадели?

— Прежде вы сказали, что не имели отношения к изнасилованию и последующей смерти девушки из лавки тофу, — сказала Му Яньли, — и, допустим, в этом я вам поверю. Однако есть и другая смерть, за которую вы совершенно точно несете полную ответственность.

Прикрыв глаза, Мо Жань ответил:

— Хозяйка Цитадели и правда провела хорошую работу по расследованию этого дела.

— В таком случае давайте поговорим об этом более подробно, — все также бесстрастно сказала Му Яньли. — Сперва ответьте, как и за что вы убили Мо Няня… настоящего племянника уважаемого главы Сюэ?

Не успела она закончить фразу, как исполненный гнева голос перебил ее. Полные слез глаза Сюэ Мэна яростно вспыхнули, когда он хрипло крикнул:

— Молчи! Ни слова больше!

Окинув его взглядом, Му Яньли в своей отстраненной манере прокомментировала:

— Сбежать и прятаться от правды… похоже, ни на что большее так называемый Любимец Небес и не способен.

Ответом на ее слова стал предупреждающий лязг вышедшего из ножен Лунчэна. Чиркнув рядом со щекой Му Яньли, меч врезался в деревянную колонну, так что щепки разлетелись во все стороны.

Му Яньли не только не стала уворачиваться, а даже глазом не моргнула. Пара холодных, как лед и иней, прекрасных глаз бесстрастно наблюдала на кипящим от гнева Сюэ Мэном.

Сюэ Мэн так стиснул зубы, что все мышцы на его лице задрожали от с трудом сдерживаемой ненависти:

— Какой еще родной племянник? Что еще за голубь, забравшийся в гнездо сороки, извращенная ошибка природы… ты уже достаточно наговорила!

Когда он резко выдернул Лунчэн из дерева, грудь его бурно и часто вздымалась.

Он больше не смотрел в сторону Мо Жаня и вообще не смотрел на людей. Словно загнанный в ловушку обезумевший зверь, Сюэ Мэн был на грани того, чтобы окончательно сойти с ума и погибнуть.

— Вы все закончили свои речи?! Не слишком ли это все затянулось?! Достаточно ли веселым было это представление, чтобы порадовать ваши мелочные душонки?

— Мэн-эр… — попыталась окликнуть его госпожа Ван.

Сюэ Мэн проигнорировал шепот матери. Когда, сжав в ладони Лунчэн, он поднял покрасневшие глаза и обвел взглядом всех присутствующих в зале, на его лице появилось выражение то ли насмешки над собой, то ли презрения к ним всем:

— Смотреть, как поколение образцовых наставников превращается в маньяков-убийц, как на Пике Сышэн брат идет против брата, как близкие люди становятся врагами… разве это не весело и приятно? — его голос звучал надтреснуто, словно песня разбитого сюня[260.4], а под конец затрепетал, словно подхваченное ветром перышко. — Вы все и правда пришли сюда в поисках справедливости? Вы в самом деле хотите узнать истину? — он сделал паузу, а потом запальчиво крикнул. — Или все-таки для того, чтобы затеять ссору и отомстить за свои мелкие обиды?!

— Молодой государь Сюэ выходит за рамки приличия, — прищурившись, сказал Цзян Си.

Когда Сюэ Мэн резко повернулся к нему, в его глазах его бушевало яростное пламя:

— А что, теперь настала ваша очередь меня воспитывать?

— Мэн-эр!

Сюэ Чжэнъюн вскочил с места, чтобы схватить за плечо Сюэ Мэна, однако, едва коснувшись его, он застыл на месте. Несмотря на то, что Сюэ Мэн так возмущенно и гневно рычал, его тело дрожало и трепетало, словно лист на ветру. Его дух был почти сломлен и разорван в клочья.

— Я не желаю это слушать, — сказал Сюэ Мэн, чеканя каждое слово, и с каждым этим словом захватившая его злость и ненависть становилась только глубже, — все это ложь. Ложь… сборища лжецов!

Сюэ Чжэнъюн хотел удержать его, но Сюэ Мэн уже развернулся и, грубо расталкивая толпу, вышел из Зала Даньсинь.