Но Дуань Ихань ответила тогда:

— Можно просить у кого угодно, но не у него.

Просить милостыню на улице, давать уличные представления, низко кланяться и заискивающе улыбаться — все это было лишь работой, но обивать порог дома Наньгун Яна — совсем другое дело.

Пусть Дуань Ихань жила в нищете, ей все еще было трудно переломить себя, поэтому она решительно отказалась, а Мо Жань больше никогда не заговаривал об этом вновь.

Этот маленький ребенок с необычайно гибким и проворным телом умел быть незаметным. На девятый день после указа о корректировке цен, ему все-таки удалось украсть с поля большой корень белого редиса.

Дуань Ихань бережно хранила этот редис. Каждый день она отрезала один кусочек и делила его на двоих. К восьмому приему пищи редис загнил, но из-за того, что уже очень давно другой еды у них не было, Дуань Ихань разрезала остатки гнилого корня пополам, и этого хватило, чтобы протянуть еще несколько дней.

На двадцать первый день указа о корректировке цен они доели редис и больше не смогли найти ничего, что утолило бы их голод.

На двадцать пятый день пролившийся с неба ливень заставил выползти на дорогу дождевых червей. Мо Жань собрал их в сито и сварил в дождевой воде.

Гладкие и мягкие дождевые черви были тошнотворно противными на вкус. Исхудавший и изможденный до крайности Мо Жань мысленно извинился перед этими мелкими тварями за то, что ему пришлось наполнить ими желудок, и пообещал, что если он выживет, то будет считать дождевых червей своими благодетелями. Небесам ведомо, после того, как этот кошмар закончится, он не хотел никогда снова есть этих маленьких благодетелей…

На двадцать восьмой день у Мо Жаня поднялась температура. Хотя этот ребенок был от природы необыкновенно талантлив и одарен духовно, он не мог выдержать бесконечные тяготы уличной жизни и муки голода.

К этому моменту Дуань Ихань тоже лишилась последних сил. Взгляд ее окончательно погас и опустел.

В тот день, воспользовавшись тем, что изможденный болезнью Мо Жань крепко уснул, она, наконец, решилась и, выйдя из дровяного сарая, медленно побрела в сторону возвышающегося вдали величественного города Духовной школы Жуфэн. Если бы это касалось только ее, то она лучше бы умерла, чем попросила хоть что-то у Наньгун Яна, но ее ни в чем не повинный мальчик был еще так мал. Разве могла она допустить, чтобы он отправился вместе с ней в загробный мир?

Люди в Зале Даньсинь начали смотреть на Мо Жаня с некоторым сочувствием. Сейчас было не так уж и важно, виновен был Мо Вэйюй или нет, ведь те события, что ему пришлось пережить в прошлом, действительно были слишком трагичными.

После затянувшейся паузы кто-то со вздохом спросил:

— В конце концов, ей удалось что-то получить?

— Нет, — ответил Мо Жань. — Ей не повезло. Когда она пришла, Наньгун Ян опять поссорился со своей женой, — помолчав, он продолжил, — как только жена правителя города увидела мою мать, она тут же впала в дикую ярость. Это была очень вздорная женщина со взрывным темпераментом, так что она не только не дала моей матери ни крошки еды, но и приказала палками гнать ее за ворота Духовной школы Жуфэн.

— А Наньгун Ян?

— Я не знаю, — ответил Мо Жань, — мама не упоминала о нем.

Может, он старался помешать этому, а может, просто с сочувствующим выражением на лице стоял рядом, даже не пытаясь вмешаться. Мо Жань не знал, что конкретно произошло в тот день, ему было известно лишь, что после возвращения тело его матери с ног до головы было покрыто ранами и синяками. Свернувшись калачиком в их дровяном сарае, она молча обняла его, а потом начала кашлять кровью. Кровь сменилась кровавой пеной, смешанной с желудочным соком, от которого комната наполнилась едким и кислым запахом.

На тридцать четвертый день Дуань Ихань была уже при смерти. Она почти не могла говорить и плакать.

К ночи она очнулась от полуобморочной дремы, почувствовав, что к ней вернулось немного сил. Увидев прижавшегося к ней Мо Жаня, который изо всех сил пытался согреть ее теплом своего маленького худого тельца, она нежно сказала ему:

— Мой малыш Жань-эр, если у тебя появится такая возможность, вернись в Сянтань.

— Мама…

— Вернись в Сянтань и найди старшую сестру Сюнь, чтобы отплатить ей за ее доброту[259.2], — Дуань Ихань нежно погладила Мо Жаня по голове. — Иди в Сянтань, чтобы отплатить за добро, не задерживайся в Линьи, чтобы отомстить за обиду… Будь добр, послушай, что говорит твоя мама… Перед тем как мама отправилась в Линьи, она задолжала старшей сестрице Сюнь очень большую сумму денег и не смогла вернуть… Ты должен вернуться в Сянтань и оставаться рядом с ней, помогать во всех делах и радовать ее. Кроме того, в будущем, если кто-то сделает для тебя доброе дело, ты должен быть благодарным и никогда об этом не забывать.

Глотая слезы, Мо Жань вглядывался в ее худое изможденное лицо. Глаза Дуань Ихань потемнели еще больше, напоминая блестящие в тусклом свете черные с пурпурно-фиолетовым отливом виноградинки.

— В будущем обязательно плати добром за добро.

Конечно, перед смертью Дуань Ихань постаралась продумать жизнь сына на годы вперед. Больше всего она боялась, что после ее смерти Мо Жань может сбиться с праведного пути, поэтому строго-настрого наказала ему как можно быстрее покинуть это печальное место. Если у ее ребенка будет высокая цель в жизни, то у него не останется времени на то, чтобы предаваться плохим мыслям, и его непросто будет заманить в трясину ненависти.

Поэтому она дала ему эту высокую цель — отплатить за добро, отказавшись от мести.

На тридцать пятый день, после поднятого народом голодного бунта, абсурдный указ о корректировке цен был отменен, и действовал он всего лишь один месяц и пять дней.

После этого большинство знати и богачей лишь вздохнули: ну, наконец-то, этот нелепый фарс закончился. Когда весь Линьи был в смраде и дыму, эти люди, задернув занавески, нежились под мягкими одеялами. Просыпаясь поутру, они полоскали рот принесенной служанками ароматной росой и выковыривали из зубов остатки пищи. Услышав об отмене указа, они, позевывая между делом, отпустили несколько недовольных комментариев и забыли об этом.

То, что для них не имело никакого значения, для Мо Жаня было самым волнительным событием в его жизни. Ему больше не нужно было беспокоиться о пропитании, ведь на улице опять появились добрые люди, которые одарили просящего милостыню Мо Жаня лепешкой и даже, сжалившись, расщедрились на миску жидкой каши с мясом. Он не сделал ни единого глотка. Бережно сжимая миску двумя руками, он спешил поскорее вернуться домой, чтобы отдать эту кашу тяжелобольной матери.

Каша с мясом — это такая хорошая еда. Если мама выпьет ее, то обязательно поправится, так ведь?

Он торопился поскорее спасти жизнь своей матери этой кашей, но не осмеливался бежать слишком быстро. Миска была надтреснута, и сбоку у нее была большая дыра, поэтому, если бы он бежал слишком быстро, то часть драгоценной каши могла расплескаться.

В душе ликуя и с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать вприпрыжку, он, наконец-то, дошел до их дома.

— Мама!..

Держа плошку обеими руками, он, словно маленький щенок, толкнул покосившуюся плетеную дверь своей грязной головой. На лице его сияла широкая улыбка, исполненная надежды на прекрасное будущее для них двоих.

Все ведь складывается так хорошо: мама съест кашу с мясом и скоро поправится, а когда наступит весна и распустятся цветы, они, как и собирались, вместе отправятся в путь и, наконец, покинут Линьи. Они отправятся туда, где будут только песни, радость, веселье, и где не нужно голодать. Туда, где живет мамина старшая сестрица по фамилии Сюнь. Там им больше не надо будет скитаться по улицам и выпрашивать милостыню.

Все складывается так хорошо — скоро они вместе вернутся домой.

Дверь жалобно скрипнула и отворилась.

— Она лежала внутри, — бесцветный голос Мо Жаня разорвал тишину Зала Даньсинь.