Сюэ Мэн всегда был любопытен, как кошка, вот и сейчас он сразу же спросил:
— А куда направляется Учитель?
— Иду за… — его голос оказался таким ужасно хриплым, что Чу Ваньнин тут же поспешил закрыть рот. Откашлявшись, он выдержал паузу, прежде чем все же закончил, — просто гуляю.
Чуть позже, не удержавшись, он все же задал встречный вопрос:
— А вы?
— А мы с Ши Мэем как раз возвращаемся из города Учан. Накупили там много вкусной еды, — стоило заговорить об этом, и Сюэ Мэн расплылся в счастливой улыбке. — Сегодня там ярмарка при храме, очень оживленно.
Если бы это был Чу Ваньнин того времени, скорее всего, на этом разговор и закончился бы. Тогда его не очень интересовало, что делают и чем живут его ученики, что за еду они купили и что их так развеселило.
В то время он был холоден со всеми, предпочитал держать людей на расстоянии и не любил без веского повода лезть в чужие дела. Однако сегодня ночью Чу Ваньнин чувствовал, что каждое слово, сказанное Сюэ Мэном и Ши Мэем, каждая эмоция на их лицах, каждый жест и даже каждый блик света в их глазах невероятно ценны для него.
Ему хотелось как можно дольше смотреть на них и услышать хотя бы несколько фраз, сказанных ими - получить то, чего в собственном мире у него уже никогда больше не будет. Поэтому он спросил:
— И что вы купили?
— Учитель хочет посмотреть? — Сюэ Мэн с восторгом тут же вытряхнул мешочек Цянькунь, демонстрируя ему свои сокровища. — Пастила с инжиром, печенье из кедровых орешков, конфеты из глазированного османтуса… — болтая без умолку, он перечислял и перечислял, а потом вдруг взял пригоршню конфет из глазированного османтуса и протянул Чу Ваньнину. — Я много купил, это все Учителю.
Ши Мэй тоже покопался в своем мешке, однако, похоже, он не накупил столько вкусностей, поэтому не смог найти ничего, заслуживающего внимания, отчего его уши немного покраснели.
— …
— Не нужно мне еще что-то давать, — сказал Чу Ваньнин и, взяв несколько конфет, остальные вернул Сюэ Мэну. Лунный свет отражался в его подернутых влажной дымкой глазах, которые в этот миг переполняла нежность. — Этого хватит.
Он знал, что Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти могут закрыться в любой момент, а он уже исчерпал всю силу Цзюгэ и открыть его снова будет очень нелегко. Более того, если он уйдет на всю ночь, то может не успеть вернуться до того, как Тасянь-Цзюнь заметит его отсутствие.
Поэтому усилием воли он взял себя в руки и спросил:
— А Мо Жань? Разве он не с вами?
Они обменялись растерянными взглядами, после чего Сюэ Мэн ответил:
— Я не видел его с обеда.
Ши Мэй поспешил добавить:
— В последние дни он редко проводит с нами время, наверное, занят какими-то своими делами.
Чу Ваньнин направился в общежитие для учеников, однако в комнате Мо Жаня никого не было, после этого пошел на ярмарку, но и там его не обнаружил. Понимая, что лишь впустую тратит время, он все больше и больше нервничал и волновался.
Хмурясь, он долго думал о том, где искать Мо Жаня, и вдруг кое-что вспомнил.
Он подумал… неужели Мо Жань и правда пошел…
Он не хотел додумывать эту неприятную мысль, желая спрятаться от нее, как от щекочущих пятки языков пламени. Выражение его лица становилось все мрачнее, пальцы невольно сжались в кулаки.
Он вспомнил, в какое место частенько ходил Мо Жань, когда только свернул на неправильный путь.
Не прошло и часа, как Чу Ваньнин стоял перед выкрашенным красным лаком и украшенным причудливой резьбой деревянным домом, над которым висела горизонтальная доска с крупно выведенным киноварью названием «Персики бессмертия собирают господ[252.1]».
Это было здание самого знаменитого в этих местах музыкального увеселительного заведения[252.2]. В это время уже была глубокая ночь, однако цветочный терем[252.3] только начал благоухать, и к нему со всех сторон стекались посетители и клиенты. По большей части это были грузные мужчины или напудренные и нарумяненные юнцы. В этом пестром людском потоке Чу Ваньнин с его холодным выражением лица и прямой спиной выглядел совершенно неуместно.
— Добро пожаловать, уважаемые гости.
— Милости просим, проходите, у нас сегодня выступит известная артистка из Сянтаня по имени Дан, ее вокал не уступает пению Сюнь Фэнжо в лучшие годы, да и в танце она не хуже Дуань Ихань. Всего восемьдесят монет! Восемьдесят монет за место в первом ряду… — орал во все горло стоявший в дверях юный зазывала. Проходящий мимо образованный господин из состоятельной семьи, высокомерно обмахиваясь веером, насмешливо хмыкнул:
— Надо же, столь наглая ложь. Как какая-то бездарная Дан смеет бросать вызов Дуань и Сюнь, этим истинным музыкальным богиням прошлого.
— Именно поэтому всего восемьдесят монет за представление похожей на нее красавицы. Учитывая славу Сюнь Фэнжо, за одно ее выступление даже восемьсот золотых было бы мало.
— Этот убогий театришко снова разводит людей на деньги! — почесывая подмышку, загоготал проходящий мимо караульный из ночного патруля.
От шума и бессмысленных препирательств, смысла которых он не понимал, у Чу Ваньнина разболелась голова, поэтому он попросту раздвинул занавес и прошел внутрь. Здесь под рассеянным светом шелковых фонарей бурлила многоголосая толпа и царило веселое оживление. Кто-то смотрел представление, кто-то напивался, кто-то утопал в ласках густо напудренных и нарумяненных обольстительных ночных бабочек.
Актеришка, изнеженный проститут с расжигающей похоть белоснежной кожей, очень высоким голосом пел заключительную арию. На сцене пьяная наложница[252.4] красиво страдала в горах парчи и цветов. Движения и голос этого актеришки были такими плавными и скорбными, что проникшиеся зрители внизу поддерживали его нескончаемыми растроганными всхлипами и ахами.
— Хорошо!.. Просто отлично!
— Еще куплет!
Страдая от ударившего в нос резкого запаха пудры, румян и копоти, Чу Ваньнин сдвинул брови и нахмурился. Оглядевшись по сторонам, он не нашел и следа юноши, которого разыскивал.
«Неужели я опять ошибся, и это не то место?» — подумал он.
В это время очень занятая содержательница публичного дома, наконец, заметила его. Подобно прелестной пестрой бабочке, она тут же подлетела к нему и, растянув в приветливой улыбке намазанные ярко-алой помадой губы, принялась завлекать его:
— Ах, молодой господин, пожалуйста, послушайте нашу оперу. Присаживайтесь на лучшее место или в поисках удовольствий можете посетить внутренние покои.
Чу Ваньнин бросил на нее лишь один быстрый взгляд:
— Я ищу человека.
— Ищете… — сводня тут же застыла, улыбка быстро сползла с ее лица, взгляд стал значительно холоднее, — ну так и ищите, если угодно.
Чу Ваньнин со вздохом отцепил от пояса подаренную ему Тасянь-Цзюнем подвеску из лучшего нефрита[252.5] и, протянув ее женщине, повторил:
— Я ищу человека.
Сводня приняла подвеску. Придирчиво осмотрев ее со всех сторон, она быстро оценила лунное сияние прекрасного камня, жадным блеском отразившееся в ее глазах.
Спрятав подвеску, она прочистила горло и снова расплылась в еще более широкой и приветливой улыбке:
— Кого ищет молодой господин?
— Это молодой человек, на вид ему лет пятнадцать-шестнадцать, — ответил Чу Ваньнин, — по фамилии Мо.
Третий этаж этого алого терема был роскошно обставлен и украшен узорчатыми коврами и изящной резьбой. Неудивительно, что столько людей были готовы пить и балагурить здесь всю ночь напролет. За хорошие деньги прекрасные актеры и актрисы были готовы подарить щедрому покровителю похожий на маковый дурман сладкий сон наяву, что обратил в прах немало выдающихся мужей и героев. Если можно дни и ночи напролет проводить в нежных и ласковых объятиях, кто захочет столкнуться со страданиями человеческой жизни и болью реальности?
