— Старший дядюшка! Нечистая сила разбушевалась! Какой-то демон… подчистую слопал все блюда, что мы приготовили! Я только нырнул в чан, а когда вынырнул, не осталось ни чашки! Это проделки нечисти!

Хряк сердито бросил:

— Чего ты перепугался? Сам-то от нечисти недалеко ушёл!

Се Лянь слегка опешил:

— Но как? Ведь я своими глазами видел, что вы приготовили больше пятидесяти чашек!

— Вот именно!

Но взглянув на чашки снова, принц действительно обнаружил их пустыми, даже ни капли бульона не осталось!

Случившееся показалось Се Ляню весьма странным, но он вдруг вспомнил кое о ком, а развернувшись, увидел в дверях Хуа Чэна.

— Сань Лан, неужели это…?

Тот, оперевшись на дверной проём, спокойно ответил:

— По всей видимости, да.

— Хм… — задумался Се Лянь. — Думаю, он тоже приходил с поздравлениями. Я, конечно, рад гостю, вот только аппетит у него слегка повышенный… Теперь он в одиночку съел всё наготовленное, как же быть?

Хуа Чэн улыбнулся:

— Никак. Добавим проценты к его долгу.

Несчастные жители Призрачного города, смирившись с судьбой, принялись за готовку снова. Тем временем в главном зале и во дворе послышался шум, словно кто-то с кем-то ругался. Се Лянь собрался выйти разнять ссорящихся, но Хуа Чэн взял принца за руку и вывел через другую дверь.

Держась за руки, они вдвоём покинули монастырь Водных каштанов. По дороге путь преграждали деревья, и было бы удобнее идти по отдельности, расцепив ладони, но влюблённые не хотели отпускать друг друга, поэтому то и дело сворачивали, обходя препятствия. На очередном повороте Се Лянь поинтересовался:

— Сань Лан, куда мы идём?

— Здесь слишком шумно, пусть себе забавляются, а нам лучше уйти.

Обернувшись на ходу, принц с некоторым беспокойством произнёс:

— Мы вот так их оставим? Монастырь только-только отстроили, что, если они опять его обрушат?

Хуа Чэн с полным безразличием сказал:

— Обрушат так обрушат, построим новый, вот и всё. Гэгэ, если ты пожелаешь, я построю столько, сколько тебе понадобится.

— Ха-ха-ха-ха-ха-ха…

Ночь, в храме Тысячи фонарей. Се Лянь, после омовения облачившийся в тонкое белоснежное нательное одеяние, оперся на нефритовый стол возле кушетки и что-то выводил на бумаге, черта за чертой.

Он готовил образец каллиграфии для Хуа Чэна, чтобы тот занимался переписыванием. Демон восседал рядом, откинувшись назад, тоже в нательном одеянии, со слегка распахнутым воротом, и со скучающим видом поигрывал в руке красной коралловой бусиной на своей косе.

В свете фонаря, мягком словно яшма, Хуа Чэн не сводил глаз с принца. Спустя довольно долгое время он, будто удовлетворённый зрелищем, прищурил глаза и вздохнул:

— Гэгэ, оставь, идём спать.

Се Лянь, которому совсем недавно уже пришлось хватить лиха, решительно отказался попадаться на одну и ту же уловку. От тона, которым были сказаны слова Хуа Чэна, у принца обдало жаром уши, однако он заставил себя сохранить спокойствие и продолжил выписывать иероглифы, со всей серьёзностью говоря:

— Нет. Сань Лан, сегодня кто-то снова сказал, что у тебя ужасный почерк. Тебе следует старательно упражняться, в противном случае я не хочу, чтобы люди узнали, что это я тебя обучал.

Немного приподнявшись, Хуа Чэн вздёрнул бровь:

— Гэгэ, но я ведь прекрасно помню, ты как-то сказал, что тебе очень нравится мой почерк.

С тех пор как Хуа Чэн возвратился к нему вновь, Се Лянь довольно долгое время практически во всём ему потакал, отвечал на любую просьбу, и, наверное, таким образом окончательно его избаловал — Хуа Чэн вёл себя всё бессовестнее с каждым днём. Закончив с каллиграфией, принц отложил кисть и ещё серьёзнее произнёс:

— Не пытайся заговорить мне зубы. Я всё приготовил, иди скорее упражняться.

Повинуясь, Хуа Чэн лениво подобрался к Се Ляню, обнял его сзади за талию, чуть наклонился и пристроил голову на плече принца. Затем снял с волос свою коралловую бусину, положил на стол и велел ей гоняться за бусиной Се Ляня по бумаге, перекатываясь из стороны в сторону, тем самым мешая принцу как положено писать иероглифы.

Он с таким озорством и напором старательно напоминал о своём существовании, что Се Лянь вспомнил слова Всевидящего глаза о том, что теперь всё его тело изнутри вовне распространяет демоническую Ци. А подумав, что эта демоническая Ци принадлежит Хуа Чэну, принц невольно ощутил нетерпение и слабость, несколько раз попытался воспротивиться, впрочем, не слишком решительно, и тихо выдохнул:

— Пиши как следует…

— Хорошо, как скажешь, гэгэ.

Хуа Чэн взял кисть, написал две строки стихотворения и положил снова. Се Лянь, поглядев на его творение, покачал головой, в неведомо какой по счёту раз повторяя про себя: «Тут уж ничем не поможешь». Помолчав, принц тоже поднял кисть и помог завершить две последние фразы стиха.

Закончив с написанием, Се Лянь осторожно подул на лист бумаги, взял его в руки, и они вдвоём посмотрели на совместно написанное произведение.

Чернильные слова на бумаге сложились в стихотворение, которое славилось изяществом на всю Поднебесную:

Кто раз познал безбрежность моря,

Того иные воды уж не удивят.

И никакие облака не назову я облаками,

Лишь те, что над горой Ушань парят.

Пройду сквозь заросли других цветов, не обернувшись,

Не интересна мне их красота.

Подмогой в том мне твёрдость духа лишь наполовину,

А остальное — ты, любовь моя.

Даже Эмин, лежащий на краю стола, широко открыл глаз, неотрывно глядя на бумагу, словно в наивысшей степени наслаждаясь зрелищем. Хуа Чэн рассмеялся:

— Непревзойдённое искусство. Гэгэ, скорее, придумай ему название. Этот шедевр непременно поразит последующие поколения и будет прославляться в веках.

Се Лянь, уже подписавший внизу имя Хуа Чэна, услышав такое, застыл — рука не поднималась добавить ещё и себя как автора работы. Хуа Чэн, отсмеявшись, с притворной серьёзностью спросил:

— Гэгэ, ты стесняешься? Я помогу.

Он тут же взял ладонь принца в свою и широкими мазками изобразил два иероглифа. Разумеется, не зная контекста, никто не смог бы узнать, что это за иероглифы, и тем более разглядеть в них имя Се Ляня…

Принц, глядя на написанное своей же рукой, не знал, как реагировать, только наклонил голову набок, всё ещё находясь в объятиях Хуа Чэна. И вдруг ему эти иероглифы показались смутно знакомыми, будто бы он уже видел их раньше.

Спустя мгновение он вспомнил, и взгляд принца просветлел.

— Сань Лан, у тебя на руке! — Он схватил Хуа Чэна за предплечье, задрал рукав и радостно воскликнул: — Это же оно!

Пока они вместе жили какое-то время в монастыре Водных каштанов, Се Лянь однажды увидел на руке Хуа Чэна татуировку, напоминающую письмена какого-то чужеземного народа. Тогда принц задумался над значением надписи, однако и представить не мог, что никакие это не «чужеземные письмена», а всего лишь его собственное имя!

Хуа Чэн, тоже посмотрев на свою руку, улыбнулся:

— Гэгэ наконец узнал?

— Я давно должен был узнать их, только…

Только иероглифы, написанные Хуа Чэном, поистине являлись творением «демонически искусного мастера». Хуа Чэн без слов догадался, о чём думает принц, громко рассмеялся, приобнял Се Ляня за талию и поцеловал в лоб.

— Не волнуйся, гэгэ. Главное, что у тебя красивый почерк, и ладно. Это радует меня гораздо больше, чем собственные успехи в каллиграфии.

Се Лянь коснулся ладонью его татуировки, настолько тёмной, что легко догадаться, какую боль причинял процесс нанесения.

— Ты сделал её в детстве? — прошептал Се Лянь.

Хуа Чэн чуть улыбнулся, опустил рукав и кивнул.