И вдруг через толпу пробрался юноша, который сказал:

— Ладно, довольно ругаться. Думаю, он осознал вину.

Се Лянь тихо вздохнул от неожиданности.

Ясный взор, светлый лик, прямая как писчая кисть осанка. Это Инь Юй.

Возможно, тогда Инь Юй был по-настоящему юн, а может, всё дело в энтузиазме на пути праведности, но сейчас этот облик ещё не истёрся годами до мрачной блеклости. По крайней мере, образ был намного ярче первого, весьма тусклого впечатления, которое осталось о нём у Се Ляня. Кто угодно сейчас восхитился бы этим прекрасным юношей. Казалось, прошлый и нынешний Инь Юй — два совершенно разных человека. Принц подумал: «И ведь здесь он вовсе не такой неприметный!»

Хуа Чэн рассмеялся:

— Кто из нас не был молод?

Се Лянь понял, что та фраза неосторожно вырвалась вслух.

— Сань Лан, твой правый глаз способен видеть даже такие вещи?

— Это не мой правый глаз, а кое-что другое видело. Я лишь воспользовался чужим зрением, не более.

— Замечательно. Чудесная магия.

— Всё просто. Если выбираешь себе подручного, придётся перевернуть вверх дном всё его прошлое, без этого никак не обойтись. А уж в этом я, можно считать, мастер. Если гэгэ когда-нибудь понадобится узнать чью-то подноготную, без стеснения обращайся ко мне.

Тем временем события, которые они видели правыми глазами, продолжали развиваться. Другой ученик монастыря, возрастом схожий с Инь Юем, гневно воскликнул:

— Осознал вину? Мечтай! Погляди на него, похож он на того, кто осознал вину? Этот мелкий демон вообще ничего не понимает! Мы спокойно занимались утренними тренировками, а он закидал нас камнями и грязью, больно смотреть! Нужно как следует его проучить!

Инь Юй удержал крикуна.

— Оставь его, Цзянь Юй. Его и так уже побили до такого состояния, что в следующий раз он точно не посмеет совершить подобное. Да и вы давно выпустили пар, куда ещё его учить? Ещё немного, и урок будет стоить ему жизни. Поглядите, как он одет — наверняка у мальчика нет никого, кто мог бы его воспитывать. Оставьте его. Идёмте, умерьте свой пыл.

Цзянь Юй развернулся и гневно бросил:

— Я тебе вот что скажу. У этого паршивца с головой непорядок, он ненормальный! Посмотри, его избили, а он ещё и хихикает! Опять напрашивается на трёпку!

Инь Юй, подталкивая собратьев, вздохнул:

— Эх! Ты же сам говоришь, что у него с головой непорядок. Зачем с таким препираться?

Было видно, что в те времена слова Инь Юя среди его однокашников имели немалый вес — юноши негодовали, но всё же послушали его и направились прочь. Инь Юй же, посмотрев на сидящего на земле мальчишку, присел перед ним. Но не успел сказать ни слова — тот схватил пригоршню грязи и с довольным видом запустил ему в лицо.

Инь Юй, не успев даже увернуться, помолчал, стёр грязь с лица и сказал:

— Ну что за ребёнок, почему ты такой непослушный? Зачем напал на учеников нашего монастыря?

Мальчик подпрыгнул и встал в стойку, готовый к бою.

— Давай драться!

Инь Юй поднялся и спросил:

— Это боевая стойка нашего монастыря. Кто тебя научил?

Но мальчик только кричал:

— Дерись! — и подпрыгивал на месте, подобно глупой обезьянке, при этом то и дело хватал с земли грязь и бросал в «противника», на удивление метко.

Инь Юй был намного старше мальчика, и положение не позволяло ему драться с ребёнком, вместо этого он побежал прочь, на бегу выкрикивая:

— И это тоже — техники нашего монастыря! Ты что, целыми днями висишь на стене и подглядываешь за тренировками?.. Перестань, я сказал, хватит бросаться! Я ведь тебя не тронул! Тебе что, так сильно нравится драться?!

И вдруг ребёнок остановился, кивнул и, потирая запачканные грязью руки, ответил:

— Нравится.

Он ответил абсолютно честно. И Се Лянь, и Инь Юй, оба удивлённо застыли. Без слов становилось понятно, кто этот мальчик.

— Циин поистине помешан на драках, — не выдержав, вздохнул Се Лянь. — Прирождённый Бог Войны.

Пускай тогда остальные считали Цюань Ичжэня больным на голову ребёнком, Се Лянь ощутил исключительное чувство родства.

Поскольку только «помешавшись» на чём-то, впоследствии сможешь достичь в этом деле уровня «божества».

Если найдётся кто-то, способный понять такое «помешательство», то можно говорить о перспективах и надеяться, что из этого выйдет толк. Если же таковых не найдётся, и люди станут лишь называть ребёнка «больным» и «дурачком», начиная с того самого мгновения совершенно ясно — на этом пути ему надеяться не на что.

Инь Юй замер и снова рассмеялся. Впрочем, долго смеяться не вышло — в лицо вновь прилетел ком грязи.

— Эй! — тут же воскликнул он. — Я же просил, хватит в меня кидаться… Выслушай же! Может… поступишь в ученики нашего монастыря? Поучишься, как надо драться?

Цюань Ичжэнь остановился, сжимая в руке ком грязи, только неизвестно, отправил ли он его в полёт. Се Лянь этого не увидел, ведь в тот же миг Инь Юй в настоящем с громким звоном вонзил лопату Повелителя Земли в стену.

Он не задел голову Цюань Ичжэня, но острый металл просвистел в опасной близости от лица Бога Войны.

Спрятанная в волосах Цюань Ичжэня бабочка осталась сидеть смирно, её не потревожил внезапный взмах лопаты, но Се Лянь, увидев произошедшее, невольно воскликнул:

— Нет!

Хуа Чэн, похоже, предвидел подобное, и сказал:

— Смотри. Порыв такой действительно был. Но пока жажда убийства не настолько сильна.

Цюань Ичжэнь, у которого снаружи осталась только голова, подал голос:

— Хочешь убить меня?

Инь Юй молчал.

Цюань Ичжэнь, недоумевая, спросил:

— Я что-то сделал не так?

Се Ляня интересовало то же самое:

— Он что-то натворил?

Хуа Чэн ответил:

— Трудно судить. Гэгэ, взгляни сам.

В следующий миг Се Лянь вновь увидел правым глазом другую картинку — монастырскую келью с белыми стенами и чёрной черепицей. Кажется, Инь Юй стал старше на несколько лет. Он как раз склонился над столом, кисть в его руках парила как стрела. А вокруг собрались возмущённые соученики, которые так и сыпали жалобами:

— Собрат Инь Юй, Цюань Ичжэнь за едой являет собой ужасающее зрелище! Каждый раз пища летит во все стороны, а съедает он втрое больше, чем остальные. Живой, а ведёт себя как призрак умершего от обжорства. Так насел на кадку с рисом, что остальные не наедаются!

— Собрат Инь Юй, не могу я больше с ним жить, хочу в другую комнату переселиться. Он каждый раз просыпается в ужасном настроении, и я боюсь, что однажды он одним пинком переломает мне рёбра. Мне с таким нравом не совладать, никак не совладать!

— Собрат Инь Юй, я больше не пойду с ним в дозор, этот негодник никогда никого не слушает и не умеет работать в паре. Только и знает, что раздавать тумаки направо и налево, лишь бы свою удаль показать. Я готов быть дозорным в паре с худшим шиди, но только не с ним!

У Инь Юя от этих жалоб голова пошла кругом.

— Ладно, ладно. Что ж… давайте поступим так. Я проведу расследование, а после подумаю, как с этим быть. Ступайте пока к себе.

Громче всех стучал по столу, конечно же, Цзянь Юй. Ему такое решение явно пришлось не по нраву.

— Инь Юй, тебе не следовало просить мастера принимать в ученики негодника. С ним только хлопоты ступили на наш порог. Посмотри, он так давно присоединился к нам, но ни дня не прошло, чтобы он не устроил беспорядок! Ни дня не прошло, чтобы он чего-то не испортил!

Под напором негодующей толпы Инь Юй примиряющим тоном произнёс:

— На самом деле проблема не так уж велика…

— Не так уж велика?! Вся чистота и покой монастыря уничтожены без остатка! Мы должны совершенствоваться в отрешённости, но как совершенствовать то, чего нет?

— Да! Ведь раньше здесь ничего подобного не было!

Инь Юй только и мог, что сказать:

— Ичжэнь ведь это не со зла. Просто ему в самом деле не ведомы житейские истины, он не очень понимает, как уживаться с людьми.

— Но ведь незнание житейских истин — это вам не золотой жетон безнаказанности ^[277]! — возмутился Цзянь Юй. — Если не понимает, что же не учится? Раз он живёт в мире, населённом людьми, должен учиться, как уживаться с другими. Ему второй десяток пошёл, нельзя же до сих пор вести себя как малое дитя? В его возрасте некоторые отцами становятся! Я уж не говорю о предвзятости мастера. Сколько лет негодник уже живёт с нами? С первого дня всё самое лучшее достаётся ему, лучший тренировочный зал — ему, лучшие снадобья, что изготавливаются каждый сезон, — тоже ему, даже от утренних и вечерних занятий его освободили, и священные тексты ему зубрить не нужно. А если мастер с него и спрашивает, он для виду прочитает пару строк — а его даже не ругают! С какой такой стати?! Собрат Инь Юй, это ведь ты — старший ученик, и достанься это всё тебе, никто бы слова ни сказал, приняли бы как должное. А он кто такой? Ни воспитания, ни добродетели! Раз природа одарила талантом, думает, что он — особенный?! Который из нас признает себя хуже него?