И хотя он прилагал немалые усилия, ревностно исполняя наказ принца, всё же время от времени создавал неприятности — Фэн Синь умаялся спускаться и прибирать за ним поломанные лавки торговцев. Поэтому Се Лянь прекрасно понимал раздражение Фэн Синя.

Тем временем Ци Жун закончил кланяться и обиженно произнёс:

— Мой царственный брат, это пятисотый по счёту фонарь, который я подношу тебе в знак моей преданности. Когда же ты придёшь повидаться со мной? Можешь просто явиться ко мне во сне. Дядя и тётя тоже очень по тебе скучают, а ты совсем о нас позабыл, стал таким высокомерным и равнодушным…

Юноша не мог видеть, что Фэн Синь стоит совсем рядом и напоминает Се Ляню:

— Ни в коем случае не отвечай ему. Владыка говорил тебе — без крайней необходимости небожителю строго запрещается являться простым смертным в личных целях. В особенности нужно избегать встреч с родными и близкими.

— Не волнуйся. Разумеется, мне это известно.

Ци Жун поднялся, держа подношение, взял кисть и склонился над фонарём, чтобы что-то на нём написать. Се Лянь и Фэн Синь ничего хорошего от него не ожидали, и потому, не сдержавшись, вместе подошли, чтобы посмотреть, что же он напишет. Увидев на фонаре обыкновенные мольбы о всеобщем благоденствии, мягких ветрах и хороших дождях^[122] и тому подобное, а не пожелания, чтобы чьему-то семейству отрубили головы и вывесили на рыночных воротах и так далее, двое юношей вздохнули с облегчением.

Снова взглянув на Ци Жуна, который в соответствии с правилами каллиграфии старательно выписывал иероглифы, принц невольно вспомнил один случай.

Когда Ци Жун с матерью только вернулись во дворец, однажды все члены аристократии и царственного рода отправились на гору Тайцан вознести молитвы. Мать Ци Жуна после побега с простолюдином не решалась показываться людям на глаза, но всё же хотела, чтобы сын тоже отправился помолиться. Она желала, чтобы Ци Жун набирался знаний, а не сидел целыми днями в её покоях, будто лягушка на дне колодца^[123]. Поэтому упросила государыню взять мальчика с собой.

Женщина старалась вести себя предельно скромно, но сплетни о знатных семьях всегда разносились быстрее летящей стрелы, кто ещё в столице не знал историю о них с сыном? Поэтому по дороге на гору остальные дети знатного рода сознательно отталкивали Ци Жуна подальше от себя, не давали ему говорить и играть с ними. Се Лянь, едва увидев качели, сразу бежал покататься на них, и все дети его возраста забавлялись вместе с ним. По очереди ребята помогали Его Высочеству толкать качели, считая это за великую честь. Когда Се Лянь подлетел выше всего, он невольно опустил голову вниз и увидел Ци Жуна,      который прятался за государыней и только высовывал  голову, с завистью глядя на принца.

Оказавшись в храме Шэньу, взрослые закончили подносить божеству фонари и отправились с наставниками, чтобы побеседовать, вытянуть гадательные палочки и получить объяснение выпавшим предсказаниям. А дети остались в храме играть в подношение божеству маленьких фонариков. Ци Жун в первый раз виделся с государыней и не знал, что она уже поднесла фонарь для него и матери. Увидев прекрасные фонари тонкой работы, мальчик захотел сам поднести один и попросить о благословении. Он был ещё мал и многого не умел, спрашивал у всех, как написать прошение о благословении для матери.

Несколько ребятишек, которые приходились Ци Жуну роднёй, дома обычно терпеть его не могли — под влиянием взрослых они тоже считали, что мать и сын опозорили их род, поэтому решили злонамеренно одурачить мальчонку. Се Лянь сосредоточенно дописал пожелание на своём фонарике, положил кисть и услышал за спиной хихиканье и смешки, которые показались ему весьма неприятными. Обернувшись, принц увидел Ци Жуна с заляпанными тушью ладошками, который словно сокровище обхватил руками фонарик и собирался поднести его божеству. А на самом фонарике кривым почерком было написано: «Желаю вместе с матерью поскорее отправиться на Небеса. Ци Жун».

Се Лянь немедля бросил тот фонарь на пол и ужасно разгневался.

Тогда он тоже был ещё мал, но другие дети знатного рода от испуга попадали на колени, не решаясь заговорить. Когда гнев Се Ляня утих, он лично помог Ци Жуну сделать новую надпись на фонарике, и теперь уже никто не посмел над ним издеваться. После, когда они спускались с горы, принц снова отправился покататься на качелях. На этот раз Ци Жун выбежал из-за юбки государыни и сам помог толкнуть качели принца. Он был ниже Се Ляня ростом, но прилагал особое старание и всё так же смотрел на принца снизу вверх. Только зависть в его глазах теперь обернулась обожанием. Позднее он просто превратился в хвостик, который целыми днями бегал за «царственным братом».

Надо признать, раньше Ци Жун был вполне нормальным человеком. Но по какой-то причине, чем старше он становился, тем больше его характер менялся не в лучшую сторону. Вот только за последние три года Се Ляню требовалось следить за множеством людей и событий, а на внимание для родных и близких времени не оставалось. Поэтому принц не знал, изменился ли Ци Жун с тех пор.

Когда принц задумался об этом, Ци Жун уже закончил подношение фонаря и приготовился покинуть храм. К их неожиданности, пока он отступал назад, то натолкнулся спиной на другого посетителя. Ци Жун тут же отшатнулся, яростно развернулся и разразился бранью, даже не взглянув на объект ругательств:

— Что за дрянь? Ты ослеп или сдох, пока стоял? Не видишь, что надо убраться с дороги?

Стоило ему открыть рот, Се Лянь и Фэн Синь одновременно закрыли лицо руками и подумали: «Он не изменился. Всё такой же, как раньше!»

Возможно, причиной тому стал факт, что до пяти лет Ци Жун жил с отцом, и к нему неизбежно прилипла грубость городских улиц и вспыльчивый характер родителя. И как бы терпеливо государыня ни пыталась воспитывать Ци Жуна, стоило ему разволноваться, и он, как говорил советник, «раскрывал свою истинную сущность». Ци Жун натолкнулся на молодого мужчину в лохмотьях, не больше двадцати пяти лет, который нёс на спине простой дорожный свёрток. Соломенные сандалии мужчины стёрлись до такой степени, что от них почти ничего не осталось, ноги покрывала дорожная пыль. Но даже с измождённым выражением, потрескавшимися губами и немного впалыми щеками черты лица мужчины оставались правильными и чёткими, взгляд светлым и пронзительным, даже его худоба не казалась слабостью.

Мужчина спросил:

— Что это за место?

Ци Жун воскликнул:

— Это дворец Сяньлэ, храм наследного принца!

Мужчина пробормотал:

— Храм наследного принца? Наследного принца? Значит, это и есть императорский дворец? — Он увидел божественную статую в храме, золотистый блеск которой окрасил лицо мужчины позолотой, и спросил: — Это золото?

Чрезмерно великолепное убранство заставило его спутать храм божества с императорским дворцом. Откуда-то подоспели слуги, которые принялись прогонять мужчину со словами:

— Конечно же, золото. Храм наследного принца — это божественный храм, а не покои принца в императорском дворце! Ты даже не знаешь, что это за место? Да откуда ты взялся, дикарь?

Мужчина спросил:

— А где же тогда императорский дворец?

Ци Жун сощурился и спросил:

— Зачем тебе это знать?

Собеседник серьёзно ответил:

— Я должен попасть в императорский дворец, чтобы встретиться с государем. У меня есть к нему разговор.

Ци Жун и его слуги рассмеялись и взглянули на него с презрением.

— Да откуда взялся этот деревенщина? Зачем тебе в императорский дворец? Да ещё встретиться с государем! Думаешь, тебе позволят с ним увидеться, стоит тебе попросить? Да окажись ты в императорском дворце, тебя и через главные ворота не пропустят.

Мужчину смех нисколько не смутил, он ответил:

— Я попытаюсь. Может быть, всё же получится.

Ци Жун громко расхохотался:

— Ну так иди, попытайся, — он махнул рукой, намеренно указав противоположное направление.

Мужчина ответил «Спасибо», поправил свёрток на спине, развернулся и направился прочь из храма. Оказавшись на каменном мосту, он вдруг остановился и посмотрел вниз. Сквозь прозрачную воду пруда виднелся толстый слой монет, лежащих на дне.