Как нельзя кстати подъехал шофер. Ершова погрузили в машину. Откинувшись на спинку сиденья, он мгновенно захрапел.
— Вот так всегда, — сказал Малкин, — меры не чувствует. А ты тоже, — обернулся он к Шашкину. — счастье твое, если заспит. А если нет? Спасать не стану, имей в виду. Ты мне со своей дурью надоел не меньше, чем он.
— Перебрал маленько, — Шашкин виновато опустил голову.
— Перебрал. Кто хозяин, а кто гость? А? То-то! Гостя потчуй, а сам не пей, или пей в меру. А ты рад, что дорвался.
— Если б я не пил, он бы совсем упился, — стал оправдываться Шашкин и Малкин с Кабаевым расхохотались.
— Выходит, ты пил, чтоб ему меньше досталось? Спасал, так сказать? Эх ты!
Через три дня Малкин и Ершов возвратились в Краснодар уставшие, но довольные и хмельные.
Дружеские отношения между ними стали развиваться и крепнуть после отзыва Марчука. Эта дружба была выгодна обоим, но прежде всего Ершову. Проводив в тот роковой день Марчука на вокзал, Ершов бросился к телефону и позвонил в ЦК Донскому, с которым был в приятельских отношениях. На вопрос с какой целью вызвали Марчука в Москву, Донской ответил, что принято решение освободить его от должности и арестовать.
— Давно пора, — обрадовался Ершов, полагая что теперь-то уж наверняка первым секретарем назначат его, — я не был согласен с ним по многим вопросам, его действия мне казались подозрительными и я об этом написал вам. Вы получили мое письмо?
— Нет, — ответил Донской, — не получил. Но это неважно. У нас достаточно материалов для его ареста.
Ершов соврал. Никаких писем о разногласиях с Марчуком он не писал и в мыслях подобного не было, потому что не было разногласий, но сработал инстинкт самосохранения и он поспешил отмежеваться от бывшего своего патрона. После разговора с Донским Ершов с ходу сочинил кляузу и, датировав ее задним числом, отправил простой почтой, опустив письмо в почтовый ящик поезда, уходившего на Москву. «Так-то лучше, — порадовался он своей сообразительности. — На конверте будет стоять только московский штамп, значит, уличить меня в фальсификации никто не сможет».
Управившись с письмом, Ершов позвонил Малкину и сообщил ему о состоявшемся разговоре с Донским. Тот не высказал вслух ни удивления, ни возмущения, а, выдержав короткую паузу, ошарашил Ершова неожиданным: «Все правильно. А ты думал как? Нужно будет — и тебя арестуем». «Меня-то за что?» — воскликнул Ершов, чувствуя, как его прошибает цыганский пот. — «Для острастки, — ответил Малкин и раскатисто захохотал. — Да ты не трусь! Это я так, по-дружески. Заходи, потолкуем». Потолковали и, кажется, нашли общий язык», но с этого момента Ершова не покидала мысль о причастности Малкина к аресту Марчука. Нутром чувствуя беду, он стал заискивать перед Малкиным, потакая ему во всем и ни в чем не переча. А Малкин, не встречая сопротивления, все крепче прибирал его к рукам. Они становились неразлучными. Выезжая вместе в командировки в города и районы края, предавались там пьянству и разврату, сообща наваливались на неугодных местных руководителей, смещали их, подвергая преследованиям и арестам.
Исподволь Малкин и Ершов накапливали друг против друга компрометирующий материал. Оба пользовались услугами Сербинова, в руках которого сосредоточивалась информация, поступавшая на обоих от их шоферов и сотрудников, осуществляющих охрану квартир того и другого. Не очень доверяя Сербинову, Ершов на всякий случай лично произвел незначительные раскопки по партийной линии и, выяснив, что Сербинов был в плену, имеет родственников за границей, что никакой он не Сербинов, а Левит, перекрасившийся в русского еврей, сын лавочника, записавший в анкете, что является выходцем из рабочей семьи, не только не поставил вопрос о его исключении из партии и изгнании из НКВД, но, наоборот, после продолжительной беседы наедине и совета с Малкиным, выдвинул его кандидатуру для утверждения и баллотировки в депутаты Верховного Совета РСФСР. В сложившейся ситуации они были очень нужны друг другу и потому платили услугой за услугу. Ведя двойную, тройную игру, Сербинов не считал зазорным для себя докладывать Малкину о действиях Ершова, представляющих оперативный интерес, и особенно торопился, когда подозревал, что эта информация может просочиться к нему из других источников, подмочив при этом репутацию и самого Сербинова. Подробную информацию давал ему сотрудник госбезопасности Зайцев, постоянно находившийся при Ершове, сопровождавший его во всех поездках. Его рапорта ложились в папку в хронологическом порядке и являлись миной замедленного действия, способной взорваться в любое мгновение.
«18 февраля 1938 года, — докладывал Зайцев, — по распоряжению Ершова я вместе с ним выехал в Москву за его семьей. В пути следования за обедом в вагоне-ресторане Ершов велел официанту подать две рюмки водки, из коих одну предложил выпить мне. Я отказался. По возвращении из Москвы он в своей квартире устроил грандиозную пьянку».
«Примерно 7 мая Ершов мне сказал, что скоро краевая партконференция, а он не знает, какую линию поведения избрать. Если работу крайкома признавать удовлетворительной, то только за счет работы его и Малкина. «Надо встретиться с Малкиным, договориться», — сказал он мне. В это время Малкин находился в Сочи».
«16 мая мы с Ершовым приехали в Новороссийск, где проходила городская партконференция. В этот же день через Новороссийск из Сочи в Краснодар возвращался Малкин. Узнав, что Ершов на конференции, задержался. Вечером после заседания Ершов, Малкин, начальник горотдела НКВД Сороков и секретарь горкома ВКП(б) Саенко зашли домой к Сорокову и пропьянствовали до трех часов ночи. К этому времени я подъехал за Ершовым на машине, но он отказался ехать и вместе с Малкиным пошел пешком к гостинице «Интурист». Сороков и Саенко шли при этом сзади метрах в 20-ти. Когда Ершов распрощался с Малкиным и вошел радостно возбужденный в номер, то сразу же сообщил мне: «Малкин мой! Мы нашли с ним общий язык!»
«В средине июня Ершов пригласил Малкина к себе домой, где вдвоем занялись пьянкой. В это время шло заседание бюро крайкома и Газов дважды звонил ему и требовал явиться на заседание. Ершов отказался, сославшись на нездоровье. А после ухода Малкина сообщил мне, что они договорились убрать Газова и Бычкова, для чего каждый, пребывая в Москве, должен будет подготовить почву по своей линии. Во время очередной поездки в Москву Ершов похвастался мне, что у него «дело на мази», что в ЦК он договорился, чтобы убрали Бычкова, нужно только заслушать его на бюро и принять соответствующее решение».
Такое решение состоялось и Зайцев умудрился каким-то образом сделать выписки из протокола заседания бюро. Читая их, Сербинов еще раз убедился, что имеет дело с людьми коварными и беспощадными, способными за малейшее отклонение от их линии сфальсифицировать любое обвинение и стереть человека с лица земли. Из протокола, впрочем, было видно, что инициатором рассмотрения вопроса явился сам Бычков — секретарь партколлегии КПК при ЦК ВКП(б) по Краснодарскому краю, человек, по мнению Сербинова, кристально честный и безрассудно смелый. Видно было, что копия с протокола снималась наспех, буквы прыгали и корежились и оттого читались с трудом, но все же читались:
«Протокол заседания бюро Краснодарского краевого комитета ВКП(б) от 11.07.38 г. (Газов, Ершов, Малкин, Харченко, Попов, Тюляев, кандидат Давыдов).
Слушали § 4. Заявление т. Бычкова.
Выступили все присутствующие.
Постановили: бюро крайкома считает совершенно неправильным и по существу клеветническим заявление тов. Бычкова об антипартийных методах руководства, отсутствии политической заостренности в работе бюро крайкома, срыве последним хозяйственно-политических мероприятий и личных указаний т. Сталина и т. Молотова.
Также совершенно неправильным и необоснованным является заявление т. Бычкова об отсутствии в работе бюро крайкома большевистской критики и самокритики, одним из доказательств чего является развернутая большая критика и самокритика работы крайкома на 1-й Краснодарской краевой конференции.
