— Да-а. Как всякий слабый, никчемный руководитель Шелухин пользовался властью бездумно и жестоко. Это очевидно. Но этого не случилось бы, если бы ему не потакали подчиненные. И ты в том числе.

— За то и корю себя.

— Значит, прозрел?

— Прозрел.

— Сейчас ситуация может измениться к лучшему. Шелухина и Кравцова убрали. Марчук, по-моему, человек дела, с ним можно работать спокойно, без дерганья и суеты, и эффективно. Конечно, вдвоем нам с тобой тяжеловато, надо подключать к работе членов бюро и актив и больше общаться с Марчуком. Он поможет. Я думаю, что до очередной конференции нам удастся выйти из прорыва.

— Если дадут. Много вредит Малкин.

— Против Малкина нужно объединяться. Личность на редкость жуткая. Говорят, у него две страсти — пьянство и охота на партийных секретарей.

— Да. В Сочи за неполных четыре года он разгромил три поколения руководителей всех уровней, начиная с первых секретарей ГК. Это я знаю точно.

— Придется ставить на место. В конце концов — прежде партия, а потом уж НКВД.

Помолчали, думая, вероятно, об одном и том же.

— Ты правильно заметил, что суетятся слабые, — задумчиво произнес Осипов. — В этом плане мне сильно нравился Рывкин. Общаться с ним непосредственно, правда, не довелось, но все его доклады на активах и партконференциях слышал. Говорил всегда уверенно, рассудительно. Не метался, не орал, не устраивал разносы, как Шелухин или Кравцов. Единственное, что в нем не терпел, так это эдакое, знаешь… гнусненькое коленопреклонение перед начальством. Какое-то безудержное чинопочитание.

— На лекциях в сельхозшколе он этих качеств не проявлял.

— То на лекциях. Там, вероятно, иная атмосфера.

А на активах, на партконференциях из него так и перло. На пятой партконференции, помню, тогда я его впервые услышал, он преподал крепкий урок подхалимажа. Тогда он вступительную речь свою начал примерно так: «Первое слово мы всегда должны посвящать человеку, имя которого воодушевляет рабочих всего мира на дело свержения капитализма. Это слово мы должны посвящать великому и славному руководителю нашей партии, великому и славному руководителю всего Советского Союза — товарищу Сталину». Вот так. Вообще он умел организовывать восторг масс, иных доводил до исступления, казалось, еще мгновение и они падут на колени отбивать поклоны.

— Трибун?

— Не трибун, но мог. Вообще эти спектакли с почетными президиумами, здравицами и другими атрибутами идолопоклонства я не понимаю.

— На шестой партконференции вы с Саповым выглядели не лучше.

— Я ж не против новых традиций, но надо думать, кого и как прославлять.

— Насчет «великого» ты дал в пересказе, или выучил наизусть? — глаза Литвинова заискрились лукавством.

— Зачем заучивать? Вот стенограмма конференции, ее и читал.

— Изучаешь? — Литвинов взглядом потянулся к серому сшиву.

— Сопоставляю с текущим моментом. Полезно. Какой-никакой, а опыт. Рывкин…

— Да черт с ним, с Рыбкиным, — отмахнулся Литвинов. — Рыбкины, Шеболдаевы — это прошлое. Думай, как обойти малкинские сети. Расставляет, гад, мастерски. Может, съездить кому в ЦК?

— Без вызова? Минуя крайком?

— Тогда написать.

— Думаешь, не пишут?

— То в частном порядке. Мы напишем официально, от имени ГК.

— Для этого, Федя, вопрос как минимум надо обсудить на бюро.

— Так давай вынесем и обсудим.

— А ты уверен, что нас поддержат? Где те здоровые силы, что еще в состоянии проявить большевистскую принципиальность?

— Думаешь, нет?

— Убедился, что нет.

— Зря ты так. Просто мы плохо знаем людей. Надо выявить всех и сплотить. Своих надо знать в лицо.

— Уже сегодня я могу подключить к работе Ильина и Галанова. Ребята верные и комидеям преданы до конца. Можно прощупать Борисова, Гусева и Матюту. По-моему, эти тоже созрели.

— Вот с них и начнем. С каждым в отдельности. Они, в свою очередь, проведут работу с теми, кому доверяют. Если не на бюро, то на очередной партконференции надо будет выступить подавляющим большинством против этого мракобесия. Не сплотимся — перещелкают по одиночке.

— Знаешь, Федя, я очень верил в тебя, но сейчас у меня к тебе отношение особое.

Расстались. Оставшись один, Осипов долго думал о состоявшемся разговоре. Да, органы НКВД распоясались.

Малкин замахнулся на партию — это очевидно. Зачем ему это нужно? Какую цель преследует? На словах отстаивает интересы партии, на деле бездумно избивает партийные кадры. Кто он, этот Малкин? Может, тоже замаскировавшийся враг? Или недоумок? В развороченном бурей быте оказалось много дерьма, которое так стремительно хлынуло во властные структуры, что волей-неволей приходится жить с оглядкой, не доверяя не только ближним своим, но нередко перепроверяя и свои собственные мысли и чувства. Литвинов, конечно, прав, бороться с Малкиным нужно, иначе вскоре не только город — край превратится в сплошные малкинские застенки. Ведь по рассказам очевидцев, подвалы бывшей адыгейской больницы битком набиты людьми, арестованными в ходе различных операций, которым нет числа. Какие методы борьбы избрать? Партийные? Вряд ли это возымеет действие на члена Оргбюро ЦК. Даже Марчук не решится на открытый конфликт с УНКВД. Собрать неопровержимые факты нарушения ревзаконности, которых немало, обобщить и преподнести ЦК как систему произвола? Или не трогать, Не подвергать опасности себя и людей? А вдруг для арестов есть основания? Отпускают же некоторых после того, как досконально проверят их нутро! В конце концов враг маскируется, и кто знает, что таилось в душах предшественников: всех их осудили, а раз осудили — значит, вина доказана, значит было в их действиях что-то такое, что противоречило истинным целям партии, что недоступно было общему пониманию и воспринималось всеми как правильное партийное дело. Но если это так, почему органы не вывернули их наизнанку, не выставили на всеобщее обозрение, смотрите, мол, вот их настоящее нутро? Идет время, уже не только их, Шеболдаева пустили в расход, причем задолго до вынесения приговора, а парторганизация располагает лишь общими формулировками, объявленными представителем УНКВД по Азово-Черноморскому краю на заседании бюро при рассмотрении вопроса об их исключении из партии. Неужели крайком довольствуется такими же формулировками, когда санкционирует арест членов партии? В докладах, правда, иногда проскальзывают отдельные факты, но они вызывают недоумение и только. Говорят: Рывкин и Буров стремились разорить колхозы. Какие колхозы? Пригородной зоны? Так они здравствуют и, вероятно, будут здравствовать. В крае?

Какое они имеют к ним отношение? «В ряде районов, — звучит иногда с трибун, — выявлены недоброкачественная прополка, плохие посевы, бездушное отношение к коню и вредительские акты в отношении сельхозмашин». Допустим все это имеет место, но при чем здесь Рывкин? Если тракторист плохо посеял (что значит плохо?), колхозник плохо прополол, — кто еще, кроме виновника, должен за это отвечать? Конкретный тракторист, конкретный колхозник. В какой-то степени — организаторы их работы: звеньевые, бригадиры, агрономы, председатели колхозов, в какой-то степени райкомы-райисполкомы в лице соответствующих отделов, управлений. В случае с Рыбкиным все промежуточные звенья в стороне, а он в бороне. Называют факты иного рода: в какой-то парторганизации коммунисты приняли в партию человека, ранее исключенного, из ее рядов за уголовное преступление. Ошибка? Конечно. Грубая? Вопиющая. Но если есть коммунисты, давшие этому человеку рекомендацию, если есть партийная организация, проголосовавшая за его прием, если есть, в конце концов, райком, который подтвердил решение о приеме — почему ответственность за это несет секретарь горкома партии? Непонятно, непонятно и еще раз непонятно. Нелепица, чертовщина, вакханалия. Кто-то где-то проявляет идиотскую болезнь — беспечность, а секретарь расплачивайся жизнью.

Осипов решительно не понимал, что происходит. «Не за свое дело взялся, браток, — ворчливо корил он себя. — Не надо было поддаваться уговорам. Стоял бы сейчас у станка, творил бы помаленьку рекорды, давал бы новую жизнь речным судам, строил бы коммунизм. И не болела б душа, что стал поперек чьей-то карьеры, что сломал, пусть не по собственной воле, чью-то судьбу. Там у каждого свой станок. Содержи его в порядке и он не подведет. Способен-на рекорд — действуй, показывай свое умение, никого не сживая со света. В детстве так и мечталось: стоять у станка, хорошо зарабатывать. Но судьба — девка своевольная и распорядилась по-своему. Не заметил, как круто понесла и вдребезги разбила все мечтания.