— Терракты в отношении кого? Есть конкретные факты?

— Нет. Пытались пристегнуть его к ряду выступлений бывших красных партизан из кулацко-зажиточной верхушки, служивших в гражданскую под его началом. Не получилось.

— Что будем делать?

— Надо вернуться к разгромленным в тридцать втором году повстанческим группам, действовавшим в Славянском районе и на территории нынешнего Красноармейского. Тогда агентура давала прямой выход на Жлобу, однако начальник СПО Кубанского оперсектора Жемчужников и начальник Славянского РО ОГПУ Беренделин вывели его из разработки и, по сути дела, спасли от справедливого возмездия. Хорошенько надо прощупать тех, кто на шестой городской партконференции здесь, в Краснодаре, рекомендовал его в состав пленума ГК и тех, кого он рекомендовал. Думаю, все они взаимосвязаны. Здесь можно будет задействовать широкий круг соучастников. В крайнем случае расширить за счет них свидетельскую базу.

— В общем — согласен. Но поднимать старые, дела, на мой взгляд, пустое занятие.

— Почему? — удивился Сербинов.

— Ты когда занимался Жлобой? В двадцать девятом? А в тридцать втором вся Полтавская выселена на Север.

— Ну не все же! Кто-то остался?

— Кто-то остался, — Малкин достал из сейфа потрепанную ученическую тетрадь и стал листать страницы. — Эти «кто-то» — семьи да близкие совпартработников, да часть партактива, наиболее проверенного и преданного. Вот смотри, — Малкин остановился на нужной странице: — это мои пометки начала тридцатых… Зачитываю дословно: «13 ноября 1932 года. Решение бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) о выселении из станиц Кубани двух тысяч семей единоличников и колхозников, вообще жителей станиц, открыто саботировавших хлебозаготовки. Принять к немедленной реализации». Понял? Не уверен, что это нужно было делать, но тогда ЦК и СНК готовились слушать край о причинах срыва плана хлебозаготовок и крайкому надо было показать кипучую деятельность и продемонстрировать условия, в каких приходилось работать. Обосновали полезность именно этого мероприятия. ЦК оценил этот шаг положительно и предложил Шеболдаеву назвать наиболее контрреволюционную станицу для включения в постановление. Евдокимов подсказал: Полтавскую. Родилось сильнейшее постановление ЦК, из которого я, не для истории, а для работы, кое-что тогда выписал. Послушай: «В целях разгрома сопротивления хлебозаготовке кулацких элементов и их «партийных» и беспартийных прислужников, ЦК и СНК Советского Союза постановляют: выселить в кратчайший срок в северные области СССР из станицы Полтавской (Северный Кавказ) как наиболее контрреволюционной всех жителей, за исключением действительно преданных соввласти и не замешанных в саботаже хлебозаготовок колхозников и единоличников и заселить эту станицу добросовестными колхозниками — красноармейцами, работающими в условиях малоземелья и на неудобных землях в других краях, передав им все земли и озимые посевы, строения, инвентарь и скот выселяемых… Всех исключенных за саботаж хлебозаготовок и сева «коммунистов» выселять в северные области наравне с кулаками». Все.

— А само постановление сохранилось?

— Где-то, вероятно, есть. Но мы отклонились от темы.

— А мне кажется, наоборот, приблизились. Мне кажется, заложенные в постановлении принципы отношения к коммунистам пригодны сегодня, как никогда. Может статься, я не так понял?

— Да все так. Требуя решительно искоренить саботажников путем арестов, заключением в концлагеря на длительный срок, не останавливаясь перед применением высшей меры наказания к наиболее злостным, ЦК особо отметил, что, читаю: «злейшими врагами партии, рабочего класса и крестьянства являются саботажники хлебозаготовок с партбилетами в карманах, организующие обман государства, организующие двурушничество и провал заданий партии и правительства в угоду кулакам и прочим антисоветским элементам. По отношению к этим перерожденцам и врагам советской власти и колхозов, все еще имеющим в кармане партбилет, ЦК и СНК обязывают применять суровые репрессии, осуждение на пять-десять лет заключения в концлагеря, а при известных условиях — расстрел».

— Здорово! — восхитился Сербинов. — Теперь все ясно. Это постановление… Я запишу?

— ЦК ВКП(б) и СНК СССР от четырнадцатого декабря тысяча девятьсот тридцать второго года, номер П-сорок семь пятьдесят один. Но ты на него не очень ориентируйся, все-таки это разовый документ.

— Да, но в нем отражено отношение партии к вражеским вылазкам, которые непосредственно касаются Жлобы. Умели люди работать.

— Умели, — глаза Малкина невидяще скользнули мимо Сербинова, — только дорого это умение обходилось.

— Кому?

— Всем. — Вспомнилось: лютый мороз декабря 1932-го, запруженная людьми привокзальная площадь, крики, ругань, плач, пьяные песни, команды на посадку, проклятия, доносившиеся из отъезжающих эшелонов. Четырех еле хватило, набиты до отказа. — Ладно! — очнулся Малкин от жутких воспоминаний. Сказал сурово: — Что Жлоба в Краснодаре — должен знать узкий круг сотрудников. Кому поручаешь следствие?

— Биросте. Он у нас интеллектуал, а в лейтенантах засиделся, хотя есть опыт и хватка. Пообещаю повысить в звании — будет зубами грызть.

— Жлобу? — мрачно пошутил Малкин.

— И его тоже.

— Согласен.

— О мерах предосторожности: я думал над этим. Вспомнил, как боялся Кравцов конфликтов, связанных со Жлобой.

— Что за конфликты?

— Ну, помните, в октябре было принято особое решение бюро крайкома по этому поводу?

— Впервые слышу.

— У вас тогда были поездки в Ростов, в Москву, война с Дейчем… Вероятно, это прошло мимо вас.

— Так что за особое решение?

— В дни празднования двадцатилетия Октября многие райкомы включили в свои планы массовых мероприятий выступления с воспоминаниями участников гражданской войны, в том числе — красных партизан.

— Жлоба-то при чем?

— Почти дословно было записано так: предупредить РК, что поскольку значительная часть партизан Кубани участвовала в гражданской войне под командованием ныне разоблаченных Жлобы и Ковтюха, то воспоминания партизан могут вылиться в контрреволюционную агитацию.

— Далеко глядел Кравцов.

— Хоть и враг, но был предусмотрителен. Так вот, учитывая тот опыт и важность персоны арестованного, я подготовил проект распоряжения о порядке содержания во внутренней тюрьме НКВД и вызова на допрос арестованного номер один — то есть Жлобы. Для всех, кроме следователя, он арестованный номер один. Точнее, ноль один.

— Ты сказал — проект. Почему?

— Я почему-то решил, что этот документ должны подписать вы. Видимо, исходил из его важности.

— Ладно, подпишу. Что ты в нем насочинял?

— О том, что в целях предосторожности это арестованный без фамилии, я уже сказал. Второе: категорически запрещается следователю, будь то Бироста, или кто другой, самостоятельно брать его на допрос. Устанавливаю такой порядок: следователь пишет рапорт начальнику отдела Шалавину. Тот пишет рапорт на мое имя. Я выписываю требование коменданту Валухину. Валухин берет арестованного и в сопровождении конвоя из четырех-пяти человек ведет Жлобу в кабинет следователя. Во время допроса один разведчик остается в кабинете следователя, второй стоит за дверью, периодически контролируя обстановку в кабинете. В камере со Жлобой агент, бывший его соратник, снаружи у двери — разведчик. Такой режим оправдан тем, что Жлоба — зверь. Он может напасть на конвой, перебить охрану. Не будем рисковать.

— Не будем, — согласился Малкин. — Только подумай как быть, если цепочка порвется. Как Биросте взять подследственного, если дело срочное, а тебя или Шалавина нет.

— Это утрясем, — с готовностью пообещал Сербинов. — Думаю, что он у нас долго не задержится: расколем и в Москву.

— Сказал слепой — побачим. Не настраивайся на легкий успех и Биросту не размагничивай. Черт знает, что он еще выкинет. Москвичей водил за нос? Вот то-то. Если не добудешь прямых улик — работай по косвенным. Их полно в крайкоме, горкоме, Кагановичском РК. После его ареста здорово потрясли Рисотрест. По результатам есть развернутое решение крайкома и даже указание о передаче некоторых руководителей треста органам НКВД. Поручи Биросте все поднять и приобщить к делу. И никакой липы. Понял? Дело должно быть абсолютно чистым. В общем — занимайтесь.