— Ух ты-и-и! — прокатился по залу гул восхищения и люди снова одарили Малкина громом аплодисментов.

— Вы знаете, товарищи, что с десятого по двадцать первое августа в столице нашей Родины Москве работала Вторая сессия Верховного Совета СССР. Повестка дня была насыщенной, обсуждались жизненно важные для нашей страны вопросы и депутатам пришлось на ней немало потрудиться. Утверждены Единый госбюджет на этот год и Положение о судоустройстве, принят ряд законов, в том числе о Всесоюзной сельхозвыставке и о госналоге на лошадей единоличников, и так далее, и так далее, все публиковалось в печати и я на изложении этих документов останавливаться не буду. Скажу только, что депутаты продемонстрировали на сессии полное единодушие и работать в таком дружном коллективе единомышленников было приятно и радостно. Слушал я докладчиков и выступающих и думал о том, как далеко шагнула наша страна в своем стремлении к всеобщему счастью и как далеко она могла бы шагнуть, если бы не мешали нашему движению вперед наши враги. Где только ни окопались эти троцкистско-бухаринские осколки. Они засоряли судебный и прокурорский аппарат, создавая помехи для свершения правосудия, прекращали дела в отношении явных врагов, занимались взяточничеством и поборами, отпускали на свободу тех, кого надо было расстреливать, и, наоборот, сажали явно невиновных. Волокитили дела, вызывали на процессы сотни свидетелей, отвлекая их от производительного труда, чем наносили немалый экономический вред нашему государству. Дело дошло до того, что суды, вместо немедленного исполнения приговора, давали матерым преступникам возможность обжаловать приговор последовательно в девять инстанций.

Пробравшись на руководящие посты в финансовые органы, они подрывали финансовую мощь государства, дезорганизовывали финансовое хозяйство, расстраивали финансовую дисциплину, снижая контроль за расходованием финансовых средств.

В Наркомпросе они всячески срывали мероприятия партии по просвещению, в Наркомземе пакостили путем недопоставки горючего, добротных семян и так далее, вы это каждый день чувствовали на собственной шкуре.

Вместе с Главным выставочным комитетом они сорвали открытие в этом году Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Строительство ее проведено без продуманного генерального плана, представленные экспонаты не отражали истинных достижений наших колхозов и совхозов. Все их вражеские замысли разоблачены и многие виновные уже получили по заслугам, другим это предстоит после тщательного расследования. Вот такие дела, товарищи.

Очень важным является, на мой взгляд, да и товарищ Сталин такого же мнения, принятый нами Закон о государственном налоге на лошадей единоличных хозяйств. Вы обратили внимание, как обнаглел единоличник в последнее время? Вместо того, чтобы расширять посевные площади — они их сокращали, а количество лошадей увеличивали и использовали их не для сельхозработ, а для работы на стороне, для спекулятивной наживы. У вас тоже таких немало и вы обратили внимание, что это за типы. Обществу ничего не дают, а наравне со всеми пользуются общественным достоянием: школами, больницами, клубами, библиотеками, защитой НКВД, Красной Армии и так далее. Во, как пристроились!

Идя навстречу пожеланиям колхозников, мы решили задавить единоличника налогами, и пусть он или сдыхает, или вступает в колхоз!

— Правильно! — раздалось несколько голосов одновременно. — К ногтю их! Гады! Пигмеи! Буржуазная отрыжка!

— Я тоже так считаю. Это начало наступления. Нет сомнения, что мы с нашей нахрапистостью преодолеем все сложности, все препятствия и с бешеным свистом ворвемся в светлое будущее, ибо нет таких крепостей, которые бы не смогли взять большевики! Я думаю, что на этом доклад можно закончить и перейти к живому разговору — вопросам и ответам. Не возражаете?

— Не-ет! — ответили хором.

— Тогда задавайте вопросы.

Наступила тишина.

— Ну что же вы? — сорвался с места Беликов. — На базаре и про лошадей, и про религию, и про трактора без бензина, и про запчасти, которых не хватает, бывает — советскую власть поругиваете, когда под мухой. Даже жалобы в райком строчите. А что райком? Вот перед вами человек, облеченный вашим доверием и колоссальной властью. Законотворец! Задавайте вопросы! Только по существу и серьезно, без всяких там… Кирсанов? Ну давай, что там у тебя за вопрос?

Поднялся мужичонка в рыжей шапке с облезлым мехом и замасленной фуфайке с латками на локтях.

— Я, товарищ начальник, насчет религии интересуюсь, потому, как сильно верующий. Вот, вы, товарищ Малкин, с богом не в ладах, отвергаете то есть. Пожалуйста. Отвергайте, а мы вас все равно уважаем как власть. Когда мы вас выбирали, мы не спрашивали, верующий вы али нет. Ведь не спрашивали? Не спрашивали. Так. Теперь, когда я с моей старушенцией, Дарьей-пулеметчицей на тачанке под водительством товарища Жлобы шел на Царицын, где в окружении деникинских войск погибал товарищ Сталин, у нас спрашивали, верующие мы али нет? Не спрашивали. Теперь дальше. Разгромили атаманов, стали строить счастливую колхозную жисть. Пошли рядом верующие и неверующие, то есть — безбожники. И вдруг, когда советская власть стала на ноги, стали запрещать бога, отлучать от церкви. Зачем? Если мне вера способствует — зачем у меня ее отбирать?

— Тут не вопрос, а целая философия, — улыбнулся Малкин. — Веру в бога мы ни у кого не отнимаем. Разве можно отнять то, что внутри нас? Верьте, но не якшайтесь с попами! Они дурачат вас, обманывают вас и набивают мошну за вас счет. Советская власть разоблачает их, а они в ответ настраивают вас против нее, вредят советской власти, за которую вы со своей старушенцией проливали кровь. Таких мы уничтожаем как врагов народа. Те, кто не выступает против советской власти, нас интересуют как паразитирующие элементы, как мошенники, которые не работают, а едят. Не будут нам вредить — пусть живут. Думаю, что скоро наши успехи откроют вам глаза и вы сами откажетесь от всех религий, кроме одной — большевистской религии.

— А мне можно? — вскочил с места молодой подвижный усач с выпяченной грудью и горделивой посадкой головы.

— Давай, Саврасов, только без глупостей, — разрешил Беликов.

— Да какие там глупости! Я только узнать хочу. Насчет дяди Егора Кривопуза, — он обвел глазами зал и остановился на Малкине. — Взяли в сентябре, и ни слуху ни духу. Как сквозь землю провалился. Мужик был — мухи не обидит. Работяга, семеро детей. Куда делся? Жил мужик у всех на глазах с рождения, и на тебе! Пропал. — Саврасов говорил скороговоркой, с дерзкой запальчивостью, видно, волновался и для храбрости хорохорился, спешил высказать наболевшее. Так я хочу знать, где он? За что его взяли? Если вот так любого из нас схватят, тогда, извините, где закон? Белик молчит и прокурор не чешется.

— Кто взял и когда? — нахмурился Малкин.

— Белик знает — его работа. Вы про суд говорили, что там все шиворот-навыворот, а тут Белик и суд, и бог.

— Что ты, паразит, мелешь! — взметнулась рядом с оратором молодуха-красавица. — Не слушайте его, товарищ Малкин! Он как дите малое: что другие обойдут — он обязательно вляпается. Сядь, говорю тебе, — она схватила его за рукав и потянула вниз.

— Зачем же вы о муже так неуважительно? — Малкин сухо посмотрел на Беликова, затем на молодуху. — Будете так сквернить его — разлюбит. Он не дите, и знает, что говорит, Беликов! Разъясни товарищу Саврасову.

— Взяли за антисоветскую пропаганду. Оформляли на «тройку». Содержался в Армавире. Занимался, по-моему, Ткаченко.

— Какая пропаганда! — осмелел Саврасов. — Он двух слов связать не мог. Он руками говорил. Ру-ка-ми! Его способности в руках, а не в словах.

«Черт бы побрал этого Саврасова, — выругался Малкин мысленно. — Поднесся со своим Кривопузом. А с другой стороны, может, это неплохо: вызволить при всех — на руках будут носить. А если уже пустили в расход?»

— Северов! Свяжись с Ткаченко от моего имени, пусть наведет справки и немедленно.

Северов сорвался с места и скрылся за дверью.