— Согласен, занимайся. Только не так последовательно, как ты разрисовал, а сразу действуй по всем направлениям. И помни: здесь больше затронуты твои интересы. Не управишься — полезешь сам в петлю.

Малкин положил трубку. Ожидал, что Сербинова снова позвонит, разговор ведь прерван на полуслове. Нет. Не позвонил. Не решился. Дрейфит, гаденыш. А не организовал ли он сам этот спектакль? С него станет. Мерзавец.

Мысли завертелись вокруг священнослужителя. Случись подобное два-три месяца назад — никакого повода для суеты! О чем речь? Мало ли кто что напишет. Жаловались не раз и не два. Сейчас времена изменились. Берия нахрапом лезет к власти, заигрывает с массами, создавая из себя образ освободителя. В этой ситуации попадешься — пощады не жди. Да-а-а… А все этот выскочка Сербинов: порочный, мол, поп, компры навалом, осведомителем будет отменным. Вот и получили осведомителя с обратным зарядом. Как же я клюнул тогда? Почему доверился? Впрочем, компра была и впрямь надежная. Донос был с прежнего места работы или как там у них… служения господу? «Поговаривают, — писали анонимные служители культа, — что отец Димитрий, на миру — Шейко, подвизается ныне в кубанских краях. Так вот он, этот отец Димитрий, матерый греховодник, половой разбойник, если не сказать более. В семинарии крепче склонялся к зелью, нежели к постижению Истины, а буде возведенным в духовный сан — до самозабвения увлекся прихожанками. Брал их властью духовной, лестью, подкупом да обманом, располагал к себе притворством. Исповедуя, дотошно выпытывал, как предавали грешницы богом данных мужей своих, как любовников ублажали, как, блудливые, дурили женихов своих, прикидываясь девственницами, в то время как во чреве уже дрыгало ножками бог весть кем оплодотворенное семя. Затем, угрожая разоблачением, домогался их ласок и под звонкие лобызания отпускал грехи прежние и вводил в новые. Свои грехи замаливать не спешил, ибо, бесстыдник, тяжести их не чувствовал».

И еще одно, пожалуй, самое важное: 15 марта 1922 года, когда в Шуе строптивые прихожане воспротивились декрету Ленина об изъятии церковных ценностей для обращения их в помощь голодающим и вышли на Соборную площадь, он тоже был в той толпе и вместе другими бросал в конных милиционеров, прибывших для обеспечения порядка, все, что попадалось под руку. А когда подоспевшие военные стали стрелять по ним из пулеметов — он тоже был ранен, легко, правда, после чего с места побоища скрылся. Внимание! В Шуе он не жил, а как попал туда именно в этот день и именно на Соборную площадь — лишь ему да Богу известно. «Да-а! Вот на эту наживку Малкин и клюнул тогда, хотя истинную цену подметным письмам знал не хуже их авторов. Клюнул потому, что хорошо был осведомлен о шуйских событиях: о них подробно писали «Известия ВЦИК» и «Правда», информируя население страны о судебном процессе над зачинщиками и о вынесенном приговоре. Официально было заявлено, что «антисоветское выступление в Шуе было тщательно подготовлено черносотенным духовенством и возглавлялось священнослужителями, купцами, домовладельцами, эсерами и прочей братией», чему Малкин тогда ни на йоту не поверил, потому что по иной, более достоверной информации, выступление было ответом на грабительские действия властей.

Характер кандидата на вербовку проявился сразу: он наотрез отказался от сотрудничества. Как ни нажимал Малкин на сложную международную обстановку, на происки заклятых врагов, как ни взывал к священному чувству советского патриотизма, отец Димитрий оставался непреклонным. Тогда Малкин пустил в ход главное свое оружие — компрометирующие материалы.

— Водку пьешь? — просил с издевкой.

— А кто ж ее, милую, не пьет? Коли во здравие — не грех, — ответил поп мягкой улыбкой. — Главное не переступить грань дозволенного.

— А бабы? Бабы тоже во здравие?

— И тоже в пределах дозволенного господом. У меня есть супруга-матушка, которую люблю, ею удовлетворен и порочных связей не позволяю.

— Ей. А себе?

— Себе тем более.

— Врешь! У меня на этот счет иные данные: разлагаешь паству, мерзавец! И еще, как разлагаешь! С именем бога! Что уставился, как баран на новые ворота? Вот письмо — прочти, здесь все о твоих похождениях! — Малкин протянул попу анонимный донос.

— Зачем? Письмо адресовано вам. Вы ж не на исповеди…

— Ты, давай, не шустри! «Не на исповеди»… Ты на исповеди! Понял? Поэтому делай, что велят. Читай вслух! Ну!

Священник взял конверт, вынул письмо, стал читать молча, время от времени осуждающе покачивая головой. Прочитал — тяжело вздохнул.

— Ну что? — нетерпеливо крикнул Малкин.

— Навет.

— Навет?

— Происки диавола.

— Происки, говоришь? Диавола? И в Шуе ты не был, и в бунте не участвовал? С церковным старостой Парамоновым не знаком и с эсером Языковым не общался.

— Вы правы. Никого из поименованных не знаю. В Шуе никогда не был, к существующей власти отношусь лояльно.

Малкин слушал попа и не возмущался. Слушал и не испытывал к нему неприязни. И, что самое странное, — верил в его непогрешимость. Такого с ним никогда не бывало. Что происходит? Одолела усталость? Рассудок возобладал над эмоциями? «Что происходит, Малкин? Ну-ка, возьми себя в руки! Удар! — Он нехотя двинул священнослужителя в челюсть. Двинул так, что тот, звонко клацнув зубами, вместе со стулом свалился на пол. Свалился и затих, прикрыв голову руками.

Малкину стало весело. Обычно кипела злость, а тут раздирает смех.

— Вставай! — он легонько ткнул ногой в бок поверженного. — Развалился, как свинья на паперти!

Поп вскочил на ноги и стал поодаль.

— В общем так, зловредный опиум! Уговаривать я тебя не стану; надоел ты мне. Отныне и навсегда о всех исповеданных тобой будешь докладывать мне лично. В письменном виде. Понятно? Раз в неделю. Информацию об антисоветской деятельности докладывай немедленно. Вот так! За верную службу отпущу тебе все грехи и дам хороший приход. Воспротивишься — остригу, накачаю спиртом и в самом мерзком виде, в обнимку с пьяной свиньей положу на паперти. Пусть прихожане полюбуются на посланца Господа, на его полномочного представителя на этой грешной земле. Понял? А теперь иди. Встречаемся раз в неделю, как договорились.

В условленный день священник не явился. По приказу Малкина его доставили в Управление в наручниках.

— Садись, твое преподобие. Буду исповедовать.

— Мне каяться не в чем.

— Нарушил договор, выразил непочтение властям — это не грех?

— Никакого договора не было.

— А я понял так, что мы пришли к соглашению.

— Исповедь есть таинство. Переступать через него величайший грех.

— Ах какой ты богобоязненный! Не знаю, право, что с тобой делать… спустить на недельку в камеру да устроить экзекуцию? Жалко. Поместить к уголовникам, чтобы прочистили тебе задний проход — вдруг понравится, а я доставлять тебе удовольствие не нанимался. Ладно: сегодня я почему-то добрый, ограничусь предупреждением, бороться со мной — дело безнадежное и вредное. Явка через неделю без напоминаний. Не подчинишься — не взыщи. Все. Можешь идти.

«Не будет с него проку, — лениво подумал Малкин, когда поп вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. — «Никакой он не пьяница и не бабник, а тем более не антисоветчик. Так — ни рыба, ни мясо. Верну его Сербинову, пусть занимается. Это решение он принял вчера… вернее — позавчера. И вот пожалуйста: сломался поп, повесился. А ведь это тоже грех. Похлеще нарушения таинства. А не есть ли это вражья вылазка Сербинова? «Вернусь из Апшеронской — разберусь», — решил Малкин. Уезжая, позвонил Сербинову:

— Пока я в командировке — подготовь общественное мнение.

— Это вы о чем?

— Не о чем, а о ком. Я про отца Димитрия. Поручи «Большевику» растрезвонить про самоубийство на почве алкоголизма. Поп человек здесь новый, газете поверят. Состряпай соответствующее заключение врачей.

— Я об этом думал, Иван Павлович! — обрадовался Сербинов. — Хорошо, что наши мысли совпали. Только я бы даже маленько усилил.