Расщебетались птицы не ко дню.

Вновь ожило забытое до срока.

Друзьям-товарищам я позвоню,

Товарищам, что от меня далеко.

Перед глазами все, я вижу их,

Как на снегу, — и призрачно, и ярко.

Я не забыл давнишних позывных:

«Сосна» и «Сокол», «Буря» и «Фиалка».

Я ожидаю, вызов повторив,

А даль молчит, а тишина немеет.

Ищи же вновь на линии обрыв,

Зови — кто два конца срастить сумеет.

Гул вокзалов. Облака в зените.

Бесконечность рельсов познаю.

Поезда ночные, покажите

Маленькую станцию мою.

За окном берез густое коло

С громом, с дымом кружится — взгляни.

В кутерьме лесного частокола

Гулкие проносятся огни.

И меня березовой весною

Подхватила эта карусель.

Тысяча земель передо мною,

И за мною тысяча земель.

Вот гляжу я со своей площадки

На дожди, на рощи под дождем.

Сколько лет забрали пересадки

С неким бесполезным багажом!

Мне б туда, где осень на полянах

Жжет воспоминаний листопад.

Память, греешь ты в своих карманах

Две руки, простертые назад.

До зари чего-то ожидаю,

До зари кого-то все молю.

Под щекой, сдается, ощущаю

Маленькую станцию мою.

В сизой мгле над поймою днепровской

Промелькнуло платьице твое…

Начинать весну совсем не просто,

Как не просто выдумать ее.

Над водой играют переправы,

Бьет вода в немые берега.

Вновь дымятся летошние травы,

Летом не попавшие в стога.

Давнее с сегодняшним сплелося,

След над следом…

И сдается мне:

Это все со мною, все сбылося —

Вплоть до белой ласточки в окне.

Зимний ветер — парус полотняный

Вновь поет, трепещет над стрехой.

На окне сибирские лианы

День рисует смелою рукой.

Все ясней, рельефней с каждым часом

Свет зимы над сгорбленным мостком.

Я в давнишней дружбе с ясноглазым

Живописцем, с этим мастаком.

Может, будет холод небывалый, —

Утешаю сам себя всерьез:

Вот отсюда только два привала

До высокой зелени берез.

Вечерний сад.

Под небом сонным

Плывет высокое окно.

Огнем березовым, зеленым

Меня к себе влечет оно.

Там гомон голосов ребячьих.

Но стихло все. Из дома в сад

Веселый юный барабанщик

Выводит с песней свой отряд.

С дороги отступают тени,

Светлеют контуры дерев…

Я долго слышал в отдаленье

Неугасающий напев.

Густая медь с ветвей стекает.

Покой садам. Покой борам.

А в сердце эхо не стихает —

Гремит тревожный барабан.

Ветра мои,

Друзья мои!

Шумите, вейте что есть мочи,

Пусть только гул, пусть только свист;

Смывайте с неба темень ночи,

Сметайте пожелтевший лист,

Чтоб очи были голубыми,

Чтоб настежь мир под сквозняком.

Стою под ветрами — любыми —

Не флюгером, не ветряком.

Пускай на каторге бессменной

Былое мелют ветряки, —

Я слышу — дышат во Вселенной

Скуластые материки.

О ветры! Вы меня водили

Дорогами глухой поры,

Как самовары, не чадили, —

А разгорались, как костры.

Костров и листьев полыханье…

Наплыв озерной синевы…

Мое последнее дыханье

С собою понесете вы,

Ветра мои,

Друзья мои.

Прожектор, холодный и резкий,

Как меч, извлеченный из тьмы,

Сверкнул над чертой перелеска,

Помедлил и пал на холмы.

И в свете его обнаженном,

В сиянии дымном, вдали,

Лежали молчащие склоны

По краю покатой земли.

Сверкая росой нестерпимо,

Белесая, будто мертва,

За еле струящимся дымом

Недвижно стояла трава.

Стоял перелесок за полем.

И четким и плоским он был,

Как будто из черного толя

Зубцы его кто-то скроил.

Вся ночь, притаившись, молчала.

Еще не настала пора.

И вдруг вдалеке зазвучало

Протяжно и тихо: «Ура-а-а!»

Как будто за сопкою дальней

Вдруг кто-то большой застонал,

И звук тот, глухой и печальный,

До слуха едва долетал.

Но ближе, все ближе по полю

Катился он. И, как игла,

Щемящая ниточка боли

Сквозь сердце внезапно прошла…

А рядом — с хрипеньем и хрустом —

Бежали, дыша горячо,

И сам я летел через бруствер,

Вперед выдвигая плечо.

Качалась земля под ногами.

Металась луна меж голов.

Да билось, пульсируя, пламя

На выходах черных стволов.