‹1957› ПОЭТ Играя, вдруг выбило море на белый холодный песок зеленый патрон от винтовки, под пулею в гильзе — листок. Как порох бездымный — под пулей. Измятый и темный. На нем скупые прощальные строки начертаны карандашом: «Над берегом чайка бедует, и падает солнце в лиман. Как брат санитар, забинтует меня бородатый туман. Гляжу на последнюю просинь, последний патрон берегу. Вы, чайки залетные, бросьте с тревогой проклятье врагу. Летите вы к сосенкам в жите, присядьте над грустным окном и смерть моряка опишите своим белоснежным пером». ‹1959› ЛЕТНЯЯ ДОРОГА Мчится безоглядно, Прочь косой повеса, Загудит надсадно Мошкара над лесом. Не трещи, сорока, Лгут твои приметы: По лугам широко Расплеснулось лето. Вьется жгучий овод, Осаждая лошадь, Шлепают подковы о сенной пороше. Летний день промчится — Почернелый, потный… Скоро косовица Канет в яр дремотный. Вяло загрохочет Солнцем налитая, Схожая с платочком Тучка дождевая. Летняя дорога! Эх, туманы лета… Спето песен много, Больше — не допето! Где любовь бродила, Мед пила пчелиный, Губы закусила До крови калина. Луг лежит убогий, Жухлый — как раздетый: Снег и на дороге, И на песне этой. ‹1959› ЧЕРЕМУХОВЫЕ ХОЛОДА По ярам черемуха белыми сугробами, ветки, словно в инее, жгучая вода. Соловьи окрестные снова голос пробуют. Выстужено небо. Ходят холода. Дружно подхватили мы утреннее пение. Натощак запели мы. Это не беда. В белом одеянии вся земля весенняя. Наши глотки вылудив, ходят холода. Объясняет радио, что в начале мая началось на севере таяние льда. Дым в саду колышется, ветви обнимая, кутая соцветия, — нынче холода. Зыбкий мостик вздрагивает, чуткий, как душа моя. Слышен шаг пружинистый, быстрый, как всегда. Ты со мною, времечко, молодое, шалое. Чистый цвет черемухи. Песня. Холода. ‹1960›
* * * А жизнь как будто вся сначала. Следы и лодка на песке. И мать в хатенке обветшалой, в том голубином городке. Верны родительским заветам, мы не забыли час беды, когда весною черным цветом цвели над озером сады. Свинец поротно и поштучно нас принимался вновь считать, но ты за ржавою колючкой как солнце, возникала, мать. Подземный ход, тайник за склепом, и ты с холщовым рушником. Во мраке руки пахли хлебом, малинником и молоком. Да, все мы помним ежечасно колючий лагерный забор, подземный ход и путь опасный в тревожный партизанский бор. Мне снится плес под тучей черной и голос твой: «Ну, в добрый час!..» О мать, не только нареченной, родною стала ты для нас. Былая боль как сон солдата. Следы и лодка на песке. И матери седая хата в том голубином городке. ‹1968› * * * Как в полудреме, листопад над сквером. Ржавеет лето на асфальте сером. А в просини над башнями, над реками — журавлиный реквием. С веселой грустью облетают листья забронзовевших календарных истин. Осталась память о минувшем лете, как юности наследье. За черным дымом, за депо, за фабрикой простор синеет налитой, как яблоко, хоть и грустит над башнями, над реками журавлиный реквием. ‹1970› МУСА ГАЛИ{122} (Род. в 1923 г.) С башкирского * * * Круглые вещи люблю я — не скрою: Вот круглое яблоко девушка держит, Вот круглое солнце сквозь облако брезжит, Круглое озеро золотом кроя. Круглым колесам спасибо! Покоя Не дали мне — показали полсвета… Делая круг над зеленой планетой, Милая с неба мне машет рукою… Круглый мой стол — на него не в обиде Я — он друзей моих в круг собирает!.. Радуясь, круглые клумбы увидя, — Пламенем рыжим шафраны пылают!.. Круглого тайну мы постигаем: Нет ничего совершеннее круга! Как хорошо, когда люди друг к другу С круглым душистым спешат караваем!.. И не напрасно души твоей тайна В круглых зрачках твоих вся предо мною. И в ожиданье под круглой луною Я все кружу и кружу не случайно, И, окружен тишиною священной, Рву для тебя я чудо-соцветья И повторяю: на круглой планете Быть бы и жизни, как круг, совершенной! |
