О МОЕМ ЯЗЫКЕ Утверждают историки, языковеды, ученые, Будто есть языки, на смерть обреченные, Будто как пережиток уже отмереть готово — Колыбельная песня моя — белорусское слово, Будто скоро при встрече Таращиться немо нам. Будто Неман и Нямунас Будут единственно — Неманом. Я мечтаю о дружбе великой, всеобщей людской, Но не верю тому, что родные реченья лузгой Отвеются от семян человечества, Что прорастают в вечности. Облетают по осени боры-космачи, А весной разжимает листва Свои кулачки молодые. Если даже слово мое замолчит, Не стать ему мертвой латынью. Живые слова Не будут утерянными, Им вовеки не стать Медицинскими терминами. Каждое слово Языка моего выучат снова, Чтобы узнать по нему, Как Русь моя, белая От весенней кипени, От костей и саванов гибельных Над пауками свастик, Вольной волей своей дорожила И как с кровными сестрами Крепко дружила. Когда слово мое Вольется в людской океан, Оно на себя примет Роль ручейка в Гольфстриме, — Будет мне сердце греть Возрождаемое снова и снова, Мое вековечное белорусское слово! ГРИГОРЕ ВИЕРУ{195} (Род. в 1935 г.) С молдавского * * * Когда родился я, на лбу моем Корона царская заискрилась — Рука родная материнская, Рука родная материнская. Моей любимой нежная ладонь И матери моей рука — на миг Вы встретились впервые в волосах моих, Вы встретились впервые в волосах моих. Есть дети у меня. Но и теперь, Лишь ночь распорота зарею пламенной. На лбу своем найду я руку мамину, На лбу своем найду я руку мамину. О, та рука, ее рука, Как ветвь, увядшая на склоне дней. Состарилась на голове моей, Состарилась на голове моей. ‹1965› ПЕРЕСАДКА СЕРДЦА Необходимо мне в грудь вживить иное сердце, иначе Я умру. И мать свое мне сердце отдает. Но сердце продолжает все болеть. Оно болит особенно, когда горит земля от жажды по дождю. Особенно, когда отец все не идет с войны. Особенно, когда брожу среди чужих людей и месяцами не пишу домой. Особенно по вечерам, когда за холм заходит солнце, оно болит. Подобной боли не знал я никогда, но и таким терпеньем не обладал я тоже. ‹1965›
НАШ ДОМ Много я стихотворений Написал, но вот понять Лишь одно, о доме нашем, И смогла старуха мать. Текст, подтекст — все это к черту! Рифм изысканность — при чем? Я пишу стихи простые, Словно наш крестьянский дом. Полночь. Белый лист бумаги. Рукавом стираю пот; Ох, достался трудно маме Глинобитный домик тот. ‹1965› ТЫ Чуть свет домой вернулся, чтоб знать, что скажешь ты, к еде не прикоснулся, чтоб знать, что скажешь ты. Мне девушка мигнула, чтоб знать, что скажешь ты, с тобой расстался было, чтоб знать, что скажешь ты. В морскую глубь ныряю, чтоб знать, что скажешь ты, с кораллом выплываю, чтоб знать, что скажешь ты. Я высох, словно дерево, чтоб знать, что скажешь ты. Пускай умру я первым, чтоб знать, что скажешь ты. ‹1968› Я ВЗЯЛ У МАТЕРИ… Синим поясом, что забыла мать на приступках, подпоясался я и ушел. Я взял у матери все: молодую улыбку, голос, слова. Каждый раз, когда слышу свой смех, я вздрагиваю. И вдруг умолкаю. Летом мой сын, который пошел этой осенью в школу, мячом выбил стекло, за которым мать поджидала меня. Я взял у матери все: взгляда грустную синь, снег зубов, темноту волос. Почти ничего Не могу ей обратно вернуть. О боже, хотя бы вернуть ей этот синий пояс и вставить стекло. ‹1972› СЛОВО «МАМА» Дети звенят им. Старикам снится оно. Больные шепчут его. Немые думают им. Трусы его кричат. Сироты рыдают им. Раненые взывают к нему. Остальные его забывают. О мама! Мама! |
