Для вечности год не длиннее мгновенья.

Высокие звезды склонились к земле.

Я знаю: имеет лишь дату рожденья

Поэт со своею посадкой в седле.

И, может, надежнее всех амулетов,

Мерцая в просторе ночном досветла,

Даруют спасение звезды поэтов

От женской измены и черного зла.

Алеет на облаке отсвет заката,

Толпятся вершины в сиреневой мгле.

А вдруг про меня они скажут когда-то:

«Поэт со своею посадкой в седле».

Но чтобы дать волю подобному чуду,

И жизни не хватит, и слабы крыла.

А вдруг даровать я спасение буду

От женской измены и черного зла.

В час добрый, как это ведется

Под знаком судеб пре давно,

Вином виноград обернется

И в хлеб превратится зерно.

И, тонкий, над крышами свесясь,

Меняясь в дороге ночной,

В законный черед полумесяц

Округлою станет луной.

Когда-то был мокрою глиной

Кувшин, что стоит предо мной.

И сделался мальчик мужчиной,

И девочка стала женой.

Всему есть урочные сроки,

И снова получат права

Войти в колыбельные строки

Из свадебных песен слова.

Где парень, не веря в потери,

Коня осадил на скаку,

Когда-нибудь посох у двери

Старуха подаст старику.

А ныне скакун еще в мыле

И губы хозяйки в меду.

Пусть все превращения в мире

Со временем будут в ладу.

Давно не внимаю

Я календарю.

Подобна ты маю,

А я — декабрю.

Зеленые листья

Меж нами шумят.

И кружит по-лисьи,

Шурша, листопад.

Я — лес оголенный

В седой вышине.

И рощей зеленой

Ты кажешься мне.

Зарю обнимаю

И снова горю.

Подобна ты маю,

А я — декабрю.

«Люби и надейся», —

Вновь шепчешь ты мне —

Родня эдельвейса

В седой вышине

Подоблачный холод

Тебя не страшит.

Мой грех: я не молод,

Но сердца горит.

И все же, и все же,

Хоть, знаешь, люблю,

Тому, кто моложе,

Тебя уступлю

Себя я ломаю,

Судьбу не корю.

Подобна ты маю,

А я — декабрю.

Два лезвия кинжала одного,

Они спиной обращены друг к другу

И меж собою делят оттого

Один позор или одну заслугу.

Ковать кинжалы получал права

Лишь тот, кто оружейником родился

И посвящен был в тайну мастерства, —

В горах обычай этот сохранился.

Кинжалу дан характер не раба,

Обоих лезвий клятва нерушима,

Но кто заверит, что непогрешима

В веках кинжала тайная судьба?

Достигший совершенного обличья,

В руке простолюдина и паши

Он отражал душевное величье

Иль низкое падение души.

Честь не двулика.

И не раз, бывало,

Кинжал надежно защищал ее.

Не потому ль два лезвия кинжала

Единое сливают острие?

Мерцает сталь холодная сурово,

И я желаю более всего,

Чтобы сливались истина и слово,

Как лезвия кинжала одного.

Может сердце поневоле

От чужой сжиматься боли,

Таково людское сердце.

Может, словно из алмаза,

Высекать слезу из глаза,

Таково людское сердце.

Может, полное усердья,

Быть вершиной милосердья,

Таково людское сердце.

И скрывать свою при этом

Может боль пред целым светом,

Таково людское сердце.

Есть сказка, что реки проложены птицами:

Копали они и потом, говорят,

Мешочки с землею несли вереницами

И, высыпав землю, летели назад.

А каня над ними глумилась, смеялась,

И птицы послали проклятие ей.

Так каня с тех пор без воды и осталась:

— Пить-пить! — она просит до нынешних дней…

И в знойную пору, палима лучами,

Той редкою каплей она и живет,

Что тучка, дождем прошумев над лесами,

С далеких небес иногда ей пошлет.

Окончу я дело, которое начал, —

Я камни дроблю, разгребаю пески.

Под смех ожидающих легкой удачи

Копаю я русло своей реки.

И, в недрах струю обнаружив упрямую.

Хочу, чтоб она разлилася волной —

Не Волгой широкой и даже не Камою —

Хоть Беседью б только — моею, родной.

Я жажду работы и думаю часто,

Окончивши честно свой день трудовой,

Что жить невозможно, как каня несчастная,

Одной только каплей воды дождевой.