Не помню я, осиротевший рано,
Обличия земного твоего,
Ни цвета глаз, ни очертаний стана,
Ни грусти, ни улыбки — ничего.
Твой след ищу, как в мареве тумана,
А где найти — не ведаю того.
Черты твои какими в жизни были?
Об этом я расспрашивал старух
И камень на кладбищенской могиле,
Листву и травы, обратив к ним слух.
Мне старица рекла, что ты имела
С лепешкой смуглой схожее лицо,
Что родинка у края губ темнела
И гибок стан был, словно деревцо.
Поведала другая из крестьянок:
— Мы дважды в день коров доили с ней.
— Ко мне она являлась спозаранок
Умыть лицо, — пролепетал ручей.
Гора сказала: — С облаком бок о бок
Мой склон не раз мотыжила она.
— Носила платье, — похвалился хлопок, —
Из моего простого волокна.
Вздохнул репей: — Жестоких ран немало
Ее ногам я наносил в траве. —
Пропел родник: — Шла по воду, бывало,
Она, держа кувшин на голове.
Призналась туча: — Солоней, я помню,
Всех слез моих была ее слеза. —
И молвил гром: — Она пугалась молний,
В грозу боялась поднимать глаза.
Перед двумя властителями духа,
Чьи имена адат и шариат,
Была ты, мать, как пригорошня пуха,
Беспомощна всю жизнь свою подряд.
И прятала лицо в платок узорный,
И пред муллою твой немел язык.
Увенчанный стихом, нерукотворный
Тебе я в сердце памятник воздвиг.
Поток реки, подобный сабле голой,
И отчего гнезда любую пядь,
И флаг тюльпаноогненный над школой
Люблю, как ты мне завещала, мать.
Пусть голос твой, преодолев забвенье,
В моей строке звучит, пока живу,
Вновь пожилую женщину селенья
Я матерью при встрече назову.
