ПОЭЗИЯ Вы занимались рыболовством? Здесь нет секретов ни на грош: Закинешь удочку под мостом, — Сидишь, надеешься и ждешь… Вот так и наше стихотворство, — И в нем секретов не найдешь: Достал перо, о стол оперся, — Сидишь, надеешься, и ждешь… * * * Человек — это след, Это мысль и творенье, Память или предмет, Или даже… забвенье. Так, бывает, горит, Так он сердце расплавит, Что — как метеорит — Ничего не оставит. * * * Я жаден до людей!.. Всегда толпою Вокруг меня шумят мои друзья, — Не потому, что скучно мне с тобою, А потому, что мне без них нельзя. Мне не утратить к людям интереса, И я, надеюсь, им необходим. Что я один! Я — как кусок железа — Звеню тогда, когда столкнусь с другим… АНДРЕЙ ПАССАР{144} (Род. в 1925 г.) С нанайского ДВЕ БАБУШКИ Вот Леночка по комнате большой Ступает неуверенным шажком. Как ласточка-касаточка весной, Щебечет неокрепшим голоском. А вот ее хранители — взгляни: Две бабушки. У них полно забот, Но внучкою любуются они, И каждая к себе ее зовет. Одна ей по-нанайски говорит, Необычайной нежности полна, Другая ей по-русски говорит, Подбадривает внученьку она. Две бабушки смеются во весь рот, Сверкают слезы счастья на щеках. А внучка им лепечет, их зовет На двух понятных, дружных языках. ‹1956› ФРИДОН ХАЛВАШИ{145} (Род. в 1925 г.) С грузинского * * * Ничего я больше не любил, кроме дома в горной деревеньке, кроме скрипа старой колыбельки… Сновиденья детства я навеки всей душой запомнил, не забыл. Ничего я больше не любил, кроме пашни, голову пьянящей, кроме ручейка с водой журчащей… Время мчалось птицею летящей, только я об этом не грустил. Ничего я больше не любил, кроме слов радушного привета, радостной улыбки, полной света, и любви, которая мгновенно исцеляет, прибавляя сил. Ничего я больше не любил, кроме той работы благодатной в сенокос да на заре прохладной, кроме той усталости отрадной рядом с теми, кто для сердца мил. Ничего я больше не любил, кроме взора девушки прекрасной, что была моей мечтой напрасной и моей надеждою неясной… Я об этом память сохранил. Ничего я больше не любил, кроме песни той неповторимой, песни бесконечной и старинной… Тот, кто пел ее в земле родимой, всю печаль в ее словах излил. ЗРЕЛОСТЬ СТИХА Юность стиха — как любви пора, Как усы у мальчика над губой; Вдруг огонь и земля, волна и гора — Все разом заговорят с тобой! Юность стиха — как сентябрьский шум Молодого вина, что обручи гнет. Сделать дело ему не придет на ум, А незнакомой звезде кивнет. Но если, два крыла отрастив, Он взлетит до высот настоящей любви, Он оттуда все увидит, твой стих: Оленя ранят — а стих в крови! Он не ищет себе небесных красот. Ты бездельем райским его не томи. Он на бой против рабства с неба сойдет И под пули станет рядом с людьми. Это значит, душа у него не глуха, Значит, в ней, кроме песен, люди живут! Так сначала приходит зрелость стиха, А потом уж тебя поэтом зовут. ЛЕТО Я пойду по тропе, навсегда подружившийся с нею. Возле самых вершин я от запаха трав опьянею. Неизвестный цветок буду гладить рукой молодою, Буду сердце студить родниковой холодной водою. Я увижу пейзаж в золотящейся рамке рассвета — То писал виноградарь горячими красками лета. * * * Опять дрожат стручки фасоли на ветру, Ночная бабочка сидит на потолке, На стенах тени вновь затеяли игру, И, словно с неба, тянет лесенку паук. А дед ушел от нас. Осталась сказка нам. Дрова потрескивают в печке. Тишина. Но кто расскажет нам теперь о старине, Что так смешна была порой, порой грустна? ФОРЕЛИ Выйду к мосту и брошу невод, чтоб форель в воде заиграла, а когда потемнеет небо, я укроюсь под сенью лавра. Посмотрю, как гуляют ветры, как раскачивают плоскодонки, как стоят вдалеке Кларджеты, словно сельские одногодки. Весь продрогший, вернусь нескоро и форелей выпущу в воду… Где-то бык замычит Никора — дрогнут травы, как в непогоду. Задымится очаг крестьянский, старый лодочник скажет: здравствуй… А Чорохи впадает в ярость и шумит волной многогласной. Под мостом клокочет Чорохи, затихает, в море впадая. А в руках у моста — дороги и дыханье дальнего края. |
