СЕРГЕЙ АЛЫМОВ ЧЕРЕМУХА НА АСФАЛЬТЕ I Я купил тебе черемуху у китайца на панели. Ты букетик положила на такой же белый стол… Мы в кафе провинциальном за пирожными сидели, Мимо ярко продельфинил с офицерами авто… Раньше, в книжном магазине, мы достали том о Гойе… Над «Капричос» наклонившись, ты пила несладкий чай — Ах, какой ты мне казалась бесконечно дорогою!.. «Барельеф… офорт… Одно ведь?» — ты спросила невзначай. Я был счастлив. Ведь в наивном, детски глупеньком вопросе Было столько от заката, от черемухи, от снов… — Что я мог лишь погрузиться в дым каирской папиросы И прижать уста любовно к белым звездочкам цветов. Да, душа твоя простая, хоть прическа — стиль Медузы… Хотя рот твой ярко алый — губка жадная на все, Хоть ты смотришь с вожделеньем на военные рейтузы, Но черемухи безгрехье — это истинно твое. А черемуха лежала, разметавшись шаловливо, Как ребенок в белом платье на квадратике стола — И из глаз циклонноспящих, что как в тропиках заливы, Все грехи твои земные сдула, выпила, смела… II Мы сидим и глазами обнимаем друг друга, Я гляжу на тебя… Ты глядишь на меня… Мы — закатные блики… Мы — предзорьная фуга. Мы уже молодые, нашу дряхлость сменя. Размечтались, как дети: «Вот отправимся в Чили, Там брюнетные души и агатотела». Мы фантазную повесть в один миг настрочили… И сижу я лазурный, и сидишь ты светла. За столом в гиацинтах — офицеры румыны… Атакует блондинку щуплый юнкер в пенсне. Ты в шуршащем тальере, но с душою ундины, Над черемухой грезишь в экзотическом сне. «Мы отправимся в Чили, — повторяешь ты тихо И я буду рыбачкой, и ты будешь рыбак…» И блестит, как надежда, вызывающе лихо На ногтях твоих острых пламенеющий лак. «Бунгало из гранита мы построим в долине, И постель у нас будет из волнующих трав… Как мы души расправим прямотой прямолиний!.. Мы отправимся в Чили… зов фантазии прав…» Я молчу. Мне поэмно… Я в черемухотрансе, И кафе завертелось карусельчатей сна… Мы лишь в мае сменяем груз наук на романсы… Анатомий не знает лишь чилийка-весна! «Торопливо светало… проходили китайцы…» Торопливо светало… проходили китайцы, Виновато-конфузно двери хлопали клуба, Я ласкал, словно четки, твои длинные пальцы И читал, как Псалтырь, потускневшие губы… Небо было измято, как кровать после оргий… Облака, излохматясь, разорвались нелепо… А мы двое сидели в предрассветном восторге, Еще грезили ночью и к заре были слепы. «Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти…»
Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти. Только тонкие контуры прихотливо-изящные… Мы себя не втолкнули в расширенные пасти Непродуманных пошлостей, остротою звенящие. Мы сидим на окошке у заснувшего домика И, дымя папироской, созидаем поэмы, — Два бродящих эксцентрика, два хохочущих комика… Два ребенка чудесных непогибшей богемы… На матрацах убийственных спят убийцы эстеток. Спят уроды храпящие, заплевавшие радость, — И луна льет шампанское в рты восторженных деток, Для кого сумасшествие — еще мудрая сладость. «Я — Пьеро хромой и одноглазый…» Давиду Бурлюку — моему другу и взрывателю во Имя Пресветлой Красоты Я — Пьеро хромой и одноглазый… Волосы — один хвостатый клок. Я любуюсь на детей в салазках Через мой опаловый монокль. Я люблю, чтоб радужнилась серость, Чтобы клячи будней мчались вскачь… Подойдя к измызганной гетере, Я шепчу внимательно: «Не плачь! Всунь свой профиль в синий нимб витрины И святися нежностью греха… Не вдыхай магнолий кокаина! Будь — как я — трепещуще тиха». Я хотел бы видеть нежность всюду… (Соглашусь на маленький клочок). Но в опале нежность, и покуда Заогнюсь единственной свечой. Разверну мечту на тротуаре И прочту ее на нежный глас, Кто же?.. Кто!., со мною станет в паре?.. Столб афишный — мой иконостас. Никого!.. А сумерки сереют, Непахучим ладаном кадя… «Нежности давно свернули шею!» — Пробурчал какой-то франт, идя. Провезли салазки дети цугом. «Дети!., нежность… нежность жду в храм мой!» Над домами вечер каркнул глухо: «Долго ты прождешь, Пьеро хромой…» ВЕРЕСКНОЙ ДЕВУШКЕ Мойчи Ямагучи как воспоминание о задушевных беседах под шелест бамбуков у его дома Вы вся, как поэза Альфреда Мюссе, — Душевно-прозрачная, зябнуще-астровая… С мечтательным бантиком в русой косе, Червонноволосая, звонко-пиастровая… Быть в комнате вашей — фантазы читать Тильтильно-Митильные, полные грации… Склоняться к вам близко — экстазно вдыхать Сурдинно-щекочущий запах акации… Глядеть в ваши очи — купаться в вине… Они ведь не ваши, вакхически лавные! Вы вся из батиста, как греза Мане… И только глаза ваши — пики агавные, Они — две агатовых, черных стрелы, Готовые взвиться с мучительным пением. Они обжигают, как капли смолы, Стекая мне в душу в кричащем кипении… Они, как румяна на щеках Мадонн! Они — барабаны в интимной литании… Я ими замучен!., разбит!., оглушен — Но сблизьте ресницы, и вы — обаяние… Живут в вас причудно Уайльд и Мюссе, Провинции лирик с эстетиком, ересь в ком, Ах, сложные прелести в русой косе Мечтательной девушки, пахнущей вереском! |
