ДВА ПОЕЗДА Ты уезжаешь завтра. Солнце встанет, И на вокзале соберется люд. Ты уезжаешь завтра. Как в тумане, Гремя, вагоны предо мной пройдут. Свисток… Проклятый уходящий поезд Умчит тебя в лазоревую даль. Широкополой шляпой я прикроюсь — Скрыть слезы, замаскировать печаль. Жить — это ждать, ждать терпеливо, молча, Неделю, месяц, — каждый день, как год… О сердце жадное, о сердце волчье, — В нем никогда надежда не умрет, Что будет день, день жизни настоящей, Рай на земле, осуществленный сон!.. И поезд милый, поезд приходящий Стальной походкой содрогнет перрон! ДЫМ Я близок к устью Больших дорог… Я с той же грустью, Я столь же строг, Я так же занят Одним, одним — Ловлю глазами Белесый дым… Туман и сырость Три дня подряд… Таким я вырос, И что ж! — я рад Нести все время, Всю жизнь мою Себя, как бремя, В разлад со всеми, И даже с теми, Кого люблю… И через много Шумящих лет Я столь же строго Взгляну на свет — Да, он мне ближе, Но — что скрывать? — Ведь я увижу, Что я опять Все так же занят Одним, одним… Мильон терзаний! Белесый дым!.. ГОНГ Живешь, как говорится, полегоньку… Сплошная трезвость, здравый смысл во всем. Вдруг странный тяжкий звук, как будто гонга Удар… И все меняется кругом. Знакомый звук, как мир — больной и старый, Пронзительный, надрывный и лихой… Чайковский ждал такого же удара, Бетховен, будучи уже глухой; Толстой — насупленный, косматобровый, В биеньи жизни звук тот различал, И вздрагивал, и вслушивался снова, И вышла «Смерть Ивана Ильича». У Чехова «Вишневый сад», у Блока Расцвел над бездной «Соловьиный сад»… Везде — куда ни глянь! — над одинокой Душой — мечи дамокловы висят… И я, пигмей, — живу и торжествую. Вдруг грянет гонг, и станет жизнь тесна, И хочется проклясть ее — лихую, Прогнать ее и прыгнуть из окна… В такие дни влачится тупо время. Живешь в каком-то гулком колесе, Ругаешься и плачешься со всеми — Другой и все-таки такой, как все… Как все, как все… Нет певческого дара. Ну что ж! приду домой, напьюсь тайком И буду до надсады «Две гитары» — Мотив давнишний, затхлый, стертый, старый, Мне в уши занесенный ветерком, Себе под нос мурлыкать тенорком. ДОСТОЕВСКИЙ
До боли, до смертной тоски Мне призраки эти близки… Вот Гоголь. Он вышел на Невский Проспект, и мелькала шинель, И нос птицеклювый синел, А дальше и сам Достоевский С портрета Перова, точь-в-точь… Россия — то вьюга и ночь, То светоч, и счастье, и феникс, И вдруг, это все замутив, Назойливый лезет мотив: Что бедность, что трудно-с, без денег-с. Не верю я в призраки — нет! Но в этот стремительный бред, Скрепленный всегда словоерсом, Я верю… Он был, и он есть, Не там, не в России, так здесь. Я сам этим бредом истерзан… Ведь это, пропив вицмундир, Весь мир низвергает, весь мир Все тот же, его, Мармеладов (Мне кажется, я с ним знаком)… И — пусть это все далеко От нынешнего Ленинграда! Но здесь до щемящей тоски Мне призраки эти близки!.. МИХАИЛ ЩЕРБАКОВ НЕИЗВЕСТНОСТЬ Упрямо винт сверлит пучины, В каюте сухо и тепло, А рядом пенные вершины Бьют в борт и в толстое стекло. Еще этап, еще потери, А думал — нечего терять! О, сердце бедное, в безверьи Ты вновь обречено стучать… Ушсса дом манил во мраке, И Пенелопа за станком, — Мы, Одиссеи без Итаки, Каким прельстимся маяком? Не все равно ли, где оставить След мимолетный корабля: В коралловых морях истаять, Иль резать льдистые поля? Нам каждый берег будет чуждым, Ненужной каждая земля, Пока под облаком жемчужным Не заблестят кресты Кремля! 1922 Желтое море СОВРЕМЕННОСТЬ Когда-то царственным венцом Венчался вождь сердец — певец, И свитки пламенных канцон Хранил раздушенный ларец. Теперь же должен ловчий слов Идти на грубый лов монет, И сыпать жемчуга стихов В надменный крик столбцов газет. Но не пропустит зоркий взор Среди реклам и жирных строк Твоих стихов простой набор, Как в щебне — голубой цветок! |
