Отчего, скажи мне, ты такая

Нежно-золотая, как закат?

Отчего, в моих объятьях тая,

Ты загадочный свой прячешь взгляд?

Отчего, скажи мне, эти косы

Так черны, как беспросветный мрак?

Отчего в твоих глазах раскосых

Мне мерцает сказочный маяк?

Отчего, скажи мне, так душисты

Эти плечи, сладкие, как мед?..

Хорошо под небом золотистым

Нежно прижимать к ним теплый рот.

Ты грустишь, свою тоску скрывая,

Незабвенная моя Линь-Ху.

Ты чужда, язычница святая.

Душному и сладкому греху.

О могучих, о крылатых джонках

(Злая поэтическая ложь!)

Голосом нежнее лютни тонкой

Ты мне песни грустные поешь.

Мчит тебя из города чужого

Песня легкокрылая назад.

Знаю, вспомнила родной Сучжоу…

Дом отца… луной залитый сад…

Замолчи! Мне эта песнь знакома.

Я заплакать сам с тобой готов

О тепле утерянного дома,

Ласке незабытых вечеров.

Помолчим, сплетем теснее руки.

В поцелуе заглушим тоску.

В радостной, в невыразимой муке

Мы сгорим с тобой, моя Линь-Ху!

Знаю, что опять, в объятьях тая,

Будешь прятать ты свой робкий взгляд,

Грешница, язычница святая,

Нежно-золотая, как закат.

Но в глазах лукавых и раскосых

Я найду свой сказочный маяк,

И меня задушат эти косы,

Черные, как беспросветный мрак!

Я целовал твое святое тело,

Я целовал твои святые руки;

Но ты, божественная, захотела,

Чтоб наше счастье стало нашей мукой.

И стало так. По твоему веленью

Дневное солнце больше не всходило.

Я стал молиться, преклонив колени,

Невидимому черному светилу.

Я стал учиться трудному искусству

Быть каменным, быть всюду одиноким.

Я поклонился в ноги Заратустре

И сам себя стал называть пророком.

Я уходил под своды древних храмов,

Где, в свете свеч, пред золотым Майтрейей

В тумане фимиама дремлют ламы,

Рыдает гонг, и жертвенник алеет.

Я там искал Сторукую богиню,

Ту, у которой бронзовое тело,

Одежд которой дым струею синей

Касается неслышно и несмело.

Я жег пред нею тлеющие свечи,

Бросал в огонь священную бумагу.

И на лицо ее, на грудь, на плечи

Смотрел со страстью, с дерзкою отвагой.

Божественная! Ты глядела строго

Куда-то вдаль, в ненужное нам небо.

Вокруг тебя толпились молча боги,

Прося — со мной — твоей любви, как хлеба.

Да, это ты! Века, тысячелетья.

Мильоны лет — ты та же, ты все та же;

И эти храмы, пагоды, мечети —

Тебе, звезде, которая всех краше.

Какая невозможная весна!

Какое злое бронзовое солнце!

Цветут магнолии. И эта новизна

Мучительнее, чем бессонница.

Мелькающие пятки потных рикш

Чарльстонят по веселому асфальту,

И хочется запеть девичьим альтом

Сердцещипательный романс «Шери».

А ночью — я, никчемный и чужой,

Ищу чего-то в матовом тумане,

Грущу о чем-то. И Шанхай большой

Меня ко дну огнями баров манит.

Но ради блеска чьих-то близких глаз,

Сияющего мне во тьме мытарства,

Твой яд, весна, я превращу в лекарство.

И дни пройдут — и разорвется мгла.

Александр Сергеевич!

Про вас ли это рассказывают книги,

Что вы были необычайно суеверны?

Вы, гений своей страны,

Вы, буян и бунтарь,

Вы, ловелас и скептик,

Вы верили…

                    Но нет, этого не могло быть!

Верили в глупые народные приметы

И так таинственно шушукались

С темными тайнами магнетизма.

Вспомните,

Как вы откладывали карету до завтра,

Если в момент отъезда

Лакей вручал вам забытые часы

Или же носовой платок.

Помните, в какое сильное смущение

Привело вас пролитое на стол масло?

И многие, многие миллионы соотечественников

Вспоминают теперь с улыбкой

О счастливом «нащокинском» фраке,

В котором в Москве

Вы пришли просить руки у Гончаровой.

Его вы стали носить

Во всех серьезных случаях жизни,

И в нем же, именно в нем

Вас приняла к себе гостеприимная вечность.

Вспомним, наконец, и о цыганке,

Предсказавшей вам

Скорую смерть от «белой головы».

Как серьезно вы отнеслись к гаданью!

С каким детским трепетом

Бегали вы с тех пор от белокурых,

Страшась с ними знакомств!

Но непостижимое — подстерегло.

И не помогли вам тогда

Ни гаданья, ни предостережения.

Ни даже бирюзовое кольцо на пальце,

Спасающее «от насильственной смерти».

Несравненный Александр Сергеевич!

Вы, гений нашей страны,

Вы, буян и бунтарь,

Вы, ловелас и скептик, —

Если вы так по-ребячески

Верили в непостижимое,

То что же тогда делать мне,

Обычному человеку,

Который, как и все, жаждет — жить,

Но который не знает, что такое — жизнь,

И, самое главное,

Что же такое там — над жизнью?