В ФРУКТОВОЙ ЛАВЧОНКЕ Мы будем пить пиво в китайской лавчонке, где фрукты и гвозди лежат меж сластей. Смотри, как красиво у острова джонки слепились, как грозди, в ажуре сетей!.. Рыбацкая воля, купцовая леность, буддийская вечность и желтый закат. И нежные зори. Кристальность. Нетленность. Нирвана. Беспечность. Нефрит и агат. Но пенится пиво из западных бочек — студенческих игр и веселья завет. Мы пьем торопливо. Рот жаждет и хочет — на час ли, на миг ли — вернуть, чего нет: шумливые годы, звенящее время, поющую юность не пьяненький джаз… — Ты снова про годы, про время и бремя? За старую… юность? А я — за сейчас! 1938 ХАНЬЧЖОУ Как пчелы и осы, звенели, жужжали и скрипки, и лютни, и ярко в цветах утопало, вздыхая в дремоте, Ханьчжоу. И жизнь, что пред этим казалась оскаленных скал бесприютней, цвела, распускаясь нарядно, и пышно, и сказочно ново. И в зеркале вод отражались священные древние храмы. Но вдруг отраженья скривились, в ребристые сморщились складки, как будто под пламенным солнцем нахмурились древние ламы да так и остались в морщинах… И несся мучительно сладкий томительный запах курений от гнувшихся к водам глициний, и ветра бесплотные руки меня заносили в нирвану. И был только он, только купол, мечтательно плавный и синий, укрывший отверстого сердца еще не зажившую рану, и был только он — только отдых. И сон, и полет в беспредельность, и скрипки, и лютни, и цитры, и радостный крик окарины, и дрожь трепетавшего гонга, и млечность, и вечность, и цельность, и — облачный ладан, и звезды, и — путь в поднебесье орлиный. 14 февраля 1939 ТАИСИЯ БАЖЕНОВА СТОРОЖИХА Сел на рельсы, вытянувши ноги. Дать тебе бы хлеба с огурцом, Стал бы ты бродягою с дороги — Дезертиром, пьяным босяком! Я — на свист, разгульною бабенкой На закате ветреного дня Пробиралась бы в траве сторонкой, Бусами и песнею звеня. Поцелую, обовью косою, Чтобы кровь пожаром залила, — Любо станет с бабой молодою, Что от мужа к босяку пришла. Муж — в очках и в новеньких сапожках Будет в праздник книжицу читать. Выйдет и покличет из сторожки, А потом отправится искать… С кузнецами мы в траве высокой. Притаившись, пугано замрем. Муж покличет и пройдет далеко, И очки блеснут на нас огнем. А потом вернется хмурый-хмурый, Рыжий ус со злобой теребя, Сядет на завалинку, где куры, Будет ждать, цигарку закуря… А когда падут на травы росы, Загорятся звезды в небесах, Я вернусь хмельной и безголосой, С пылью и соломой в волосах. Оттаскает за волосы — снова Убегу назавтра же в закат, — Где пасутся и мычат коровы, А на рельсах ждет меня солдат! РУССКАЯ СТАРУШКА
Только у русской старушки такое В талию старенькое пальтецо. Шляпа немодного давно покроя, Ненарумянено совсем лицо. Сядет в трамвай, посмотрит на лица, Отведет смущенно взгляд на окно. Я спрошу о здоровье — вся оживится, Как будто ждала вопроса давно. Подъедем к фабрике — бежит в волненьи: — Знаете, все-таки б не опоздать! Приходит и ждет, опять с нетерпеньем Смотрит на часики: скоро ли пять? Солнце и душно. Гудят трамваи, А женщины тихо и молча шьют. — У нас ведь в России, и там, в Китае, Сейчас морозы, не то что тут!.. Пришивает кружево к платьям детским, В фуфайке, согнувшись, в очках, у окна… — А дома, — шепчет, — больна невестка, Опять без меня в постели одна… — Бабушка, вам бы в теплую горенку С тихой лампадкой да нянчить внучат!.. — Знаю, что были бы… Да умер сын Боренька, В Сибири убит он как белый солдат. НЕПОГОДА Серый залив. Ветер, прибой. Ярость сирены на маяке. Стелется низко туман над водой. Чайки, нахохлясь, сидят на песке. Белая шлюпка, и парус белый Гнется под ветром — не хочет свернуть Кто-то, спортсмен или просто смелый, Любящий бурю и дерзкий путь. Холодно белым продрогшим чайкам — Больше не носятся над водой. Словно цветами, покрыта лужайка Белыми стайками — одна к одной. Маленький краб уползает от палки… Милый, не бойся, ведь я не страшна; Ты на земле только славный и жалкий, Ты здесь один, и я здесь — одна. |
