ГЕОРГИЙ ГРАНИН ДАНТОН Жизнь швырять В Сумасшедшем азарте. Гильотинным заревом Заливать крыши Раздираемого На тысячи партий Революционного Парижа. Воскрешать легенды О диких гуннах. Создавать свои Вековые легенды. Потрясать Оборванцев На старых трибунах. Потрясать Меднолобых Членов Конвента. Напоминать циклопических великанов. Возвышать на бульварах Заросшее темя И Однажды, Разом, Сорваться, Канув Прямо в какую-то Тихую темень. Прямо туда, Где мечтают пяльцы, Где думают предки на старых картонах. Где будут Холеные Нежные Пальцы Распутывать космы Бродяги Дантона. И думать: Ничто без тебя Не стронется. Никто такого рыка Толпе Не сможет дать. Потому что — Раз Дантон Идет к любовнице, Революция может Подождать. И однажды, Проснувшись, Увидеть, Что серо Парижское утро И не на что Больше надеяться. Потому что В дверях С приказом Робеспьера Стоят Национальные гвардейцы. И однажды Взглянуть На знакомую площадь С загудевшим И сразу Затихнувшим шумом, И подумать, что Жизнь Это, в сущности, — Проще, Чем об этом Принято думать, И, Увидевши смерть Неприкрашенной, Голой, Бросить глоткой В века Несравненно простое: — Робеспьер. Покажи народу Мою голову. Клянусь. Она! Этого! Стоит! Март 1932  Георгий Гранин РОССИЯ А вдруг и — вправду была Россия, Россия: пламя, вихрь, огонь! Обожженных степей парусина, Табунов длинногривых разгон? А вдруг и тлел в сумасшедшем утре Пригреваемый пласт реки? Полыни горьковатые кудри? Ошарашенных ветл парики? А — вдруг и было золото звонов, Когда колыхалась рожь. Тайга Сибири, Байкал бездонный И вправду был чудно хорош? А если были и впрямь озера, Реки, что краше в свете нет, Моря, березы, опушки бора, Заплетенные в лунный свет? А — вдруг и правда были черешни, Журавлей треугольный лет. Песни. Бурливо стронутый вешний Бултыхающий звонко лед? А — вдруг?.. Нет. Молчи, молчи. Не надо. Ты слышишь — так не может быть. Почему же тогда мои серенады Печали — не кличи борьбы? Почему же тогда, словно моллюска, Я ношу заклепанный шлем? Отчего тогда о жизни русской Не пишу великих поэм? Но если вправду была Россия В пшенице, во ржи и в овсе, Ведь тогда ж мы семья, мы — родные — Родные — ты слышишь ли — все! «Где-то там кудрявой пеной вьется…»
Где-то там кудрявой пеной вьется Тихий дым над синим цинком крыши. Где-то там у старого колодца Летним зноем сруб до черни выжжен. Наклонилась старая беседка Прямо к длинной разноцветной клумбе. Из вьюнов зеленая эгретка Распустилась на уютной тумбе. Как всегда, трепещут на осине Желтизной расцвеченные листья. Небо — сине, и спокойно сини Присмиревшие, простые мысли. Тех же сопок золотых овалы Сторожат долинную окрестность… В этих сопках где-то затерялось И мое взлохмаченное детство. «Ничего не сказать. Ничего не ответить…» Ничего не сказать. Ничего не ответить, Только б выдумать как-нибудь эту любовь. Это солнце полярное в сумрачном свете — Над вершинами черных полярных дубов. Только б выдумать это последнее имя. Только б как-нибудь, разом, нелепо узнать, Что зима отмахала плащами седыми, Что пришла безудержная злая весна. Только мыслить, сначала достичь лучезарность. Только рваться, но к ней никогда не прийти. Только тайно скрывать золотую бездарность И нелепое сердце терять по пути. Ничего не понять. Ничего не измерить. Никого не убить. Никого не пронзить. Ничего не достать. Ни во что не поверить И по черным асфальтам пытливо скользить. Только жить. Только знать сумасшедшее имя, Неповторимое имя, как солнечный дым. Только думать, что кто-нибудь сердце подымет. Только думать, что ты вдалеке и с другим. Только с болью твердить сумасшедшее имя И однажды шутя «умереть молодым». |
