ЮЛИ-ЮЛИ Мне душно от зоркой боли, От злости и коньяку… Ну, ходя, поедем, что ли, К серебряному маяку! Ты бронзовый с синевою, Ты с резкою тенью слит, И молодо кормовое Весло у тебя юлит. А мне направляет глухо Скрипицу мою беда, И сердце натянет туго Ритмические провода. Но не о ком петь мне нежно, — Ни девушки, ни друзей, — Вот разве о пене снежной, О снежной ее стезе, О море, таком прозрачном, О ветре, который стих, О стороже о маячном, О пьяных ночах моих, О маленьком сне, что тает, Цепляясь крылом в пыли… Ну, бронзовый мой китаец, Юли же, юли-юли!.. В ЗАКАТНЫЙ ЧАС Сияет вечер благостностью кроткой. Седой тальник. Бугор. И на бугре Костер, и перевернутая лодка, И чайник закипает на костре. От комаров обороняясь дымом, — Речь русская слышна издалека, — Здесь на просторе этом нелюдимом Ночуют три веселых рыбака. Разложены рыбацкие доспехи, Плащи, котомки брошены в ковыль, И воткнутые удочки, как вехи, И круговая булькает бутыль. И кажется, опять былое с нами. Где это мы в вечерний этот час? Быть может, вновь на Иртыше, на Каме, Опять на милой Родине сейчас? Иль эта многоводная река Былинный Волхов, древняя Ока? Краса чужбины, горы, степи, реки, Нам не уйти от Родины навеки, И как бы вам ни виться, ни блистать, Мы край родной все будем вспоминать! Но сладок ваш простор, покой, уют, Вам наша благодарность за приют! СТАРОЕ КЛАДБИЩЕ Памяти строителей Харбина I Жизнь новый город строила, и с ним Возникло рядом кладбище. Законно За жизнью смерть шагает неуклонно, Чтобы жилось просторнее живым. Но явно жизнь с обилием своим Опережает факел похоронный, И, сетью улиц тесно окруженный, Погост стал как бы садом городским. И это кладбище теперь недаром Возросший город называет старым — Там братские могилы, там, с угла, Глядит на запад из-под веток вяза Печальный бюст, два бронзовые глаза Задумчивая тень обволокла. II А ночью там мерцают огоньки, Горят неугасимые лампады, Их алые и голубые взгляды Доброжелательны, ясны, легки. Отделены от городской реки Чертой тяжелой каменной ограды, Они на жизнь взирают без досады, Без зависти, томленья и тоски. И, не смущаясь их соседством скучным, Жизнь рядом следует… то равнодушным Солдатом в грубых толстых башмаках, То стайкой кули с говором болтливым, То мною, пешеходом молчаливым С тревогой и заботою в глазах. III Я прохожу и думаю о тех, Сложивших здесь и гордость, и печали, Что знаками первоначальных вех На улицы пустыню размечали. Они кирку и молот поднимали, Прекрасен был их плодотворный век — Он доказал, что русский человек Везде силен, куда б его ни слали! И это кладбище волнует нас Воспоминаньями: в заветный час Его мы видим — монумент былого. И может быть, для этого горят Глаза могил. Об этом лишь молчат Огни и алого, и голубого. В ПОЛНОЧЬ
От фонаря до фонаря — верста. Как вымершая, улица пуста. И я по ней, не верящий в зарю, Иду и сам с собою говорю — Да говорю, пожалуй, пустяки, Но все же получаются стихи. И голос мой, пугающий собак, Вокруг меня лишь уплотняет мрак. Нехорошо идти мне одному, Седеющую взламывая тьму, — Зачем ей человеческая речь, А я боюсь и избегаю встреч. Любая встреча — робость и обман. Прохожий руку опустил в карман, Отходит дальше, сгорблен и смущен, Меня, бродяги, испугался он. Взглянул угрюмо, отвернулся — и Расходимся, как в море корабли. Не бойся, глупый, не грабитель я, Быть может, сам давно ограблен я, Я пуст, как это темное шоссе, Как полночь бездыханная, — как все! Бреду один, болтая пустяки, Но все же получаются стихи. И кто-нибудь стихи мои прочтет И родственное в них себе найдет: Немало нас, плетущихся во тьму, Но, впрочем, лирика тут ни к чему… Дойти бы, поскорее дошагать Мне до дому и с книгою — в кровать! |
