БАРАБАННАЯ ДРОБЬ Кружится птица над Вампу, Бледнеет черствый Банд. По стеклам ветер — градом пуль, Как дробь о барабан. И солнце видит кожу спин Людей, упавших ниц. На севере горит Харбин, Блестя в огне зарниц… По волнам сказочных морей, Спеша, плывут суда; Их волей властных королей Направили сюда. И от республиканских стран Идут ряды солдат. А ветер — дробно в барабан: — Тра-та, тра-та, я — рад! На белокрылом полотне Алеет кровь и круг. О Азия, горишь в огне, Мой желтый бедный друг! За что ты борешься, за что? И градом пуль — в ответ, И обращаешься в ничто, И меркнет белый свет. Лишь кто-то мудрый начеку, Как будда, нем и тих. К нему: «За что ты мстишь врагу?» А он в ответ: «Привет!» О, синих губ улыбка, и… И стон, и боль, и грусть. Не сердце ли его таит Агоневую Русь, Страну мою? Бурлит Вампу. Стекает кровь из ран. И хлещет ветер градом пуль — Как дробь, как барабан. 1932 ЭМИГРАНТКА О, мысли, куда занеслись вы в скитаньях судьбы вихревой! К обрывистым подступам Лысьвы, на берег реки Чусовой… Ты маленькой девочкой учишь про Анды, про Альпы… Вокруг стоят живописные кручи, родные, как лица подруг. А там на востоке — Березов лежит на сибирской земле. Там снег аметистово-розов, а зори рубинов алей. И ты, восхищенная, встала, к лучам повернувшись лицом. Вот Меншиков сносит опалу, и девочки рядом с отцом. А дальше, а дальше — как много людей на Московском тракту! Идет бесконечно дорога — в Иркутск, в Забайкалье, в Читу. Волконская и Трубецкая, чьи жизни в едино слиты. «Я тоже хочу быть такая», — мечтая, подумала ты… Сбылось. Не Сибирь. Заграница. Шанхай. Сан-Франциско. Харбин. Знакомые, прежние лица, лишь больше морщин и седин. Лишь тише, покорнее поступь и голос слабей и тускней, лишь, сгорбившись, сбавили росту. А думы — как птицы над ней — над родиной — пеньем хорала под звон легендарной Москвы: «Вы тоже, вы тоже с Урала? Из Лысьвы? — подумайте вы! А помните серые кручи и синюю реку у ног? А помните, — девочка учит про Альпы и Анды урок?» Тяжелые жизни уроки. Мечтанья сменились теперь в глазах опечаленно строгих застывшею болью потерь. 1933 КАК И ПРЕЖДЕ
По синим обоям разбросаны желтые маки. Нам грустно обоим, но что же поделаешь, друг? Тоски не развеют волшебники старые маги, и добрые феи с участьем не встанут вокруг. Суровые лица со мной и бездушные боги. Ты — в шумной столице встаешь на вечерней заре. Мы Бога просили — (Как горестно быть одиноким!) — о милой России, о встрече на нашей земле. Но я, как и прежде, скитаюсь по Азии древней. Цветные одежды. Кумирни. Пустыни. Дворцы. Живу, наблюдая. А жизнь настоящая дремлет. А в марте, подтаяв, вниз падают с крыш леденцы. И где-нибудь дома, под самой Москвою в усадьбе — под крышею дома две ласточки кличут подруг. Но только — не гнуться! Поверь, все печальное — сзади. Сумей улыбнуться, чтоб вдруг не расплакаться, друг! 1933 ДОРОГА К ДОМУ Кто там поет? Кто там поет так нежно? Как о хрусталь звенит вода порой… Кто синий плат перетянул над бездной, чей звездный край светлеет над горой? Это — снега… Овладевает холод. Мрак и озноб… Темнее часа нет… Но кто поет? Как голос свеж и молод! Это — заря. О, милый друг, — рассвет! Вспыхнули враз — точно огни цветами. Звезды горят на ледяных цветах. Светлая твердь, как океан, над нами. Щебет вокруг — голубокрылых птах. Это принес мне в жуткий час тревоги — звездный мой луч — твой голосок, Сибирь. Мой ветерок, мой ветер синеокий, горных дорог веселый поводырь! 1935 ОТТЕПЕЛЬ Дыханье далекое Гоби с монгольских струится песков. Нависшие серые хлопья тяжелых парных облаков. Как парус натянутый, ветер — трепещущий и буревой. И тонок, и строен, и светел рог месяца над синевой. Какая весенняя милость! Как вечер прекрасен и росл! Душа, охмелев, притаилась. Снег падает. Будет мороз. Но эти минуты до стужи — родны, и грустны, и близки, как думы деревьев, как души, как в девственном лубе — ростки. Когда-нибудь пышно развесят деревья плоды, веселясь… Свети надо мной, полумесяц! — далекая с предками связь!.. Февраль 1935 |
