СЯНТАНЬЧЭН В Сянтаньчэн рано — на рассвете — Отдыхать ходят облака. В Сянтаньчэн улетает ветер, В Сянтаньчэн тянется река. Сянтаньчэн — за холмом прохладным: Днем туда голуби летят, А потом фениксом нарядным В Сянтаньчэн прячется закат. В Сянтаньчэн просятся улыбки, В Сянтаньчэн сходятся мечты. Про него всхлипывают скрипки, На него молятся цветы. А когда бархатное знамя Тишины ляжет на холмы, Я спешу, окрыленный снами, В Сянтаньчэн из моей тюрьмы. По одной, радостной, дороге — В Сянтаньчэн, в мир и тишину! К моему счастью-недотроге, Верно, путь не заказан сну? А когда возвращаюсь рано В мой глухой ежедневный плен, Вновь ползут встречные туманы Отдыхать — снова в Сянтаньчэн. 11 октября 1948 ПОСЛЕДНИЙ ЛОТОС В начале сентября. От зноя отдыхая, Вечерняя заря Горит в садах Бэйхая. Прозрачны и чисты Сиреневые дали. Надменные цветы, Цветы уже увяли. Торжественная тишь Над мертвыми стеблями. Последний лотос лишь Один воздет, как знамя. Стой. И не бойся ран. Стой, гордый и отвесный, Как древний великан, Держащий круг небесный! Так некогда и мы — Но побеждали зимы, И на ветру зимы Мы таяли, как дымы. Мы были, как орлы, И в синеву любили Бежать от сонной мглы, От пешеходной пыли. Быстрее южных льдин Проголубели годы, И я стою один, Последний бард свободы. 10 сентября 1943 СОЧЕЛЬНИК Так по закону выходит причин и последствий: Стал я безродным, какое же мне Рождество? Но почему-то в сочельник, как некогда в детстве, Сердце взлетает и ждет неизвестно чего. Думал, что вот, равнодушный и томно-усталый, Жизнь искалечу, эффектно, расчетливо комкая. Вышло иное: узлы и свистки, и вокзалы — Жизнь, как у всех, — небольшая, незлая, негромкая. Если бы снова в страну продолжительной ночи, Ту, где сейчас, пред рожденьем короткого дня, Может быть, смотрят твои дальнозоркие очи, На фотографии видя живого меня! Я подойду и скажу тебе ласково: «Мама, Хочешь, со мной поделись предрассветною скукою. Или позволь мне, я „Тристиями“ Мандельштама, Глухо скандируя, сердце твое убаюкаю». Многие ночи не спишь ты от серой тревоги И повторяешь, вседневно, всенощно скорбя: Как я могла не окликнуть, не стать на пороге, Как я могла оторваться сама от себя? Я пойду и скажу тебе… Ночь не услышит, Ночь поседела, состарилась, скоро скончается. Кто же услышит? За окнами ветер колышет Вечнозеленые ветки, и ветки качаются. 14 декабря 1945 РОССИЯ
Живу тревогами своими О бедном сердце, о семье, А ты, Россия, только имя, Придуманное бытие. Шесть букв, не вовсе позабытых, И почему бы не забыть Ту из Америк неоткрытых, Куда не мне, не мне доплыть? О да, ты — заспанное слово, А столько слов нужней, звончей: Как звуки языка чужого, Как скрипки ветреных ночей. Зачем же смутною любовью Я создаю тебя? Вот-вот Вскипят сухие буквы кровью, И давний призрак оживет. Ужели в красоте раскосой, В обетованьях смуглых тел Голубоглазой, светлокосой Одной России я хотел? 19 ноября 2+55 ЗАБЛУДИВШИЙСЯ АРГОНАВТ Мне в подарок приносит время Столько книг, и мыслей, и встреч, Но еще легковесно бремя Для моих неуставших плеч. Я широк, как морское лоно: Все объемля и все любя, Все заветы и все знамена, Целый мир вбираю в себя. Но когда бы ведать, что с детства Я Китаю был обручен, Что для этого и наследства, И семьи, и дома лишен, — Я б родился в городе южном — В Баошане или Чэнду — В именитом, степенном, дружном, Многодетном старом роду. Мне мой дед, бакалавр ученый, Дал бы имя Свирель Луны, Или строже: Утес Дракона, Или тише: Луч Тишины. Под горячим солнцем смуглея, Потемнело б мое лицо, И серебряное на шее Все рельефней было б кольцо. И, как рыбки в узких бассейнах Под шатрами ярких кустов, Я бы вырос в сетях затейных Иероглифов и стихов. Лет пятнадцати, вероятно, По священной воле отца, Я б женился на неопрятной, Но богатой дочке купца. Так, не зная, что мир мой тесен Я старел бы, важен и сыт, Без раздумчивых русских песен От которых сердце горит. А теперь, словно голос долга, Голос дома поет во мне, Если вольное слово «Волга» На эфирной плывет волне. Оттого, что при всей нагрузке Вер, девизов, стягов и правд, Я — до костного мозга русский Заблудившийся аргонавт. 29 июня 1947 |
