СВЕТИЛЬНИК Темной ночью я вышел в дорогу, Ты сама мне светильник зажгла. За теплом и уютом порога Сжала горло мне цепкая мгла. Долго звал я средь гулкого мрака Тех, что раньше и дальше ушли, Я искал сокровенного знака На дорогах заклятой земли. Как пойму? На вершине ли горной Он снегами сверкнет в вышине, Или вязью иероглифов черной Пробежит по дворцовой стене? Или, может быть, ночью, до света, Вдаль проскачет испуганный конь? Или звонкие строфы сонета Всколыхнут мой заветный огонь? Пробираясь путями чужими, Я не помню, кто враг мне, кто друг, Я забыл твое тихое имя И касания ласковых рук. Но когда в обветшалой одежде Задержу я у цели свой шаг — Твой светильник, зажженный, как прежде, Мне покажет обещанный знак. ХИМЕРА Химера из серого грузного камня На старой китайской изогнутой крыше, Печаль свою древнюю ты отдала мне, И сердце стучит заглушенней и тише. Ты в той же застыла жестокой гримасе, Как в светлой Элладе, средь песен и смеха. Не ждешь ли, что витязь на легком Пегасе Примчится на бой в окрыленных доспехах? Не ты ли в надменном и пышном Париже Гюго вдохновляла причудливый гений? Сквозь ветхие ткани прошедшего вижу Твое настоящее в горьком прозреньи. Мутно бледнеет ночь, Тонет в крови рассвет. Кто нам сумеет помочь? Мира на свете нет. С темных откосов крыш Смотрят глаза химер. Пленный погасший Париж Сумрачен, скучен и сер. Крадется площадью ложь, Идет по площади враг. Прячет невольную дрожь Четкий военный шаг. Нет, не настал еще миг Добычу отнять у судьбы. Город, как прежде, велик. Слабы, как прежде, рабы. Заперта тяжкая дверь, Страшен безмолвный рок. Каменный пленный зверь Жадно глядит на Восток. И вновь расплетаются ткани тумана, И снова весна на просторах Китая. Химера молчит про мечты и обманы. Молчит и не скажет. Не скажет — но знает. ДЖИОКОНДА Не портрет, не виденье — чудесней. Не богиня, не муза — сильнее. Не красавица — странное счастье, Мона Лиза — свершенье и рок. Джиоконда, чье имя, как песня, Ты, кого описать не умею, Колдовской одаренная властью, Пережившая время и срок. Ты, кого созерцал Леонардо, Опуская задумчиво кисти, И, в мечтах забываясь бессвязных. Думал, как передать полотну Это облако амбры и нарда, Это ржавое золото листьев, Прелесть пальцев надменных и праздных И улыбки твоей тишину. А теперь в негасимом полудне Затаенно и мудро-лукаво Ты из рамы глядишь сквозь столетья, На тебе только ведомый день. Джиоконда, легенда и будни, Воплотившая горечь и славу, Вижу я при изменчивом свете За плечом твоим мастера тень. НИНА ИЛЬНЕК
В КИНО Намеком знакомых страданий — чужая больная любовь, а Грета Гарбо на экране нахмурила тонкую бровь. Ты в сумраке голову свесил и сгорбился даже слегка. Белеет на поручне кресел, как мрамор, бесстрастно рука. С простуженных клавиш рояля течет неподдельная грусть, но ты разгадаешь едва ли, что я на тебя не сержусь. И только желанием странным душа моя брошена в плен: оплакать с героем экранным полынную горечь измен. У ТЕАТРА У театра я стою покорно с тихою усталостью в груди. Ты пошел проститься с дамой в черном, с тою, что сидела впереди. А теперь ты с ней стоишь поодаль. Не подметил так, как я, никто, как любовно ты в дверях ей подал шелковое легкое манто. Ветер ли, сорвавшись по капризу, сбросил вниз перчатку, закружив, и, подняв, спросил ты: «Это вызов?» и ответом вспыхнуло: «Призыв». Поцелуй же руку ей в запястье, взглядом взгляд поймай, останови! Ведь всегда — ворованное счастье кажется заманчивей любви. В ПОЕЗДЕ Печали тайные укоры… А из вагонного окна зовут в бескрайние просторы закат, поля и тишина… То взреяв, то снижаясь вместе, ныряют струны-провода, неся волнующие вести в невидимые города. И кротки так необъяснимо деревья, мчащиеся прочь, и клубы тающего дыма, и наступающая ночь. Но с грустью горькою и едкой не отрываясь смотришь ты, как вянут жалостно за сеткой его прощальные цветы… Как осознать, что скрыт в скитаньи свободы сладостный исток, когда белеет на диване слезами смоченный платок? А темнота под свод небесный уже вползла, и твой вагон уносит в даль и в неизвестность бескрылый огненный дракон. |
