ЯПОНИЯ В старой гостинице скрипят половицы, А под окном — олеандры в цвету. Белый хибачи соседки дымится… Завтра я буду уже в порту. Мне из окна видны крыши кумирен, Сосен зеленых плоская тень. Так вот проходит, созвучно-мирен, Этот японский осенний день. С улицы слышен звук самисена, В грустной мелодии слезы дрожат… Пусть даже слышат старые стены — Мне не вернуться уже назад… Я уезжала веселой, весенней. Завтра, быть может, на вашем столе Розы увянут — мой дар последний, И уж другая станет милей. Можно ли сердцу сильнее сжаться В горечи дум, слез и любви?.. Кто теперь нежно согреет пальцы Похолодевшие мои? КИРИЛЛ БАТУРИН НЁ-Н[32] Ранней весной цветет вишня, Голубой далью — неба край; В простые четверостишья Нежность собрал Китай. Лепестки легли на лике, Черен в узком разрезе глаз. Разве скажешь — губы дики. Не целованные не раз. Чарует изгибом тела, Точеностью линии рук — Чудеснейшая новелла, Изысканная, как бамбук. И мурлыкающей песней Баюкает тихие дни, Чтоб стала душа небесней, Ласковой; «Во ай ни» [33]. 1930 Шанхай В ПУТИ Бамбуковая роща за каналом И дом, крытый черепицей. Медленно поворачивает вол черпало Спица за спицей. Каменной аркой перекинулся мост, И фанзы на сваях обступили воду. Дракон на крыше, загнувший хвост, Старится год от году. Шиповник в щелях источенных плит, В грязном проулке играют дети. Императорский мост хранит Легенды тысячелетий. По ступеням — камням щербатым — Время царственно протекло, И день угасает ровным закатом, Хотя еще светло. Из серого гранита тупорылый лев Ничком лежит в бурьяне. И никто не прочтет нараспев Надписи на кургане. Столбы могилы обвивает плющ, Тропинкой стала аллея. Кому же войти под полог кущ Молитвенно благоговея? От старой кумирни остались обломки В стертых узорах знаков. В заросли тополей бамбук тонкий Растет из могил монахов. 1930 Гора Тутовых Деревьев ЛУНА
Поэма Когда цветут абрикосы И небо, как фарфор, — Вспоминаю черные косы И черный лукавый взор. Вспоминаю цветы магнолий, Самую странную любовь Из противоречий и боли Девушки из Нин-по. Над старым крылатым домом Медью взошла луна; Легла золотым изломом Бороздою в пруду волна. На дальнем дворе прислуга Играет, стуча, в маджан; В беседке жду я друга — Прислужницу госпожи Цзян. Соседа хрустальная скрипка Поет о моей луне, И качается, словно зыбка, Задремавший сампан на волне. Заскрипела слегка дорожка, Блеснул на луче халат; Перебирают пугливые ножки Пятна лунных заплат. В полумрак протянула руки, Вздохнула, меня узнав; Сколько любовной муки Бросила, недосказав: «Хозяйка… нельзя… узнает… Выгонит со двора!..» Луна, восходя, сияет, И кружится голова От цветочного аромата, От близости, от любви, От шелка ее халата И ласковости руки. Прижавшись ко мне устало, Забыв о хозяйке злой, Лепечет: «Тебя желала… Непонятно, зачем с тобой?..» Тушью черной кладет узоры Лунный свет на полу. Любовь китаянки — горы, Когда горы весной цветут Абрикосами, миндалями, Жасмином, дыханием трав, Смолистыми тополями — Нежнейшими из отрав… И такой вот, косой, черноглазой, Не забыть мне любви вовек; На старинной китайской вазе Повторенных рисунков нет. И когда над Китаем весны Шелестят, пролетая, крылом, Вспоминаю косматые сосны, Обступившие черный дом. 1931 Шанхай «Мгновений несколько меж серых облаков…» Мгновений несколько меж серых облаков Проталинки молочного фарфора, Поголубевшие у желтых ободков, Глубинный свет сочили из простора. И ветка в холоде темнеющего дня С пучком едва позеленевших почек Грядущую весну пропела для меня Невыразимостью небесных строчек. 1934 Шанхай |
