В. Перелешин вдохновляется пением китайской скрипки хуцинь:
Чтоб накопить истому грустную,
Я выхожу в ночную синь,
Вдали заслыша неискусную
И безутешную хуцинь…
…Так сердце легкое изменится:
Я слез невидимых напьюсь
И с музой, благодарной пленницей,
Чужой печалью поделюсь.
Повезло в русских стихах Пекину. Русскими ритмами Перелешин прославляет храм Лазурных Облаков. В его же изображении встает перед нами тенистая пекинская улица, где вязы над головой срослись в сплошной навес:
Ночь, весна. От земли тепло.
Эта улица — «чжи жу фа»:
выпевается набело
поэтическая строфа.
Ностальгически вспоминает старый Пекин Мария Визи:
На закате побренчав гитарами,
рано спать ложились старики;
молодежь прогуливалась парами,
и в садах пестрели цветники…
…А потом зарделось в небе зарево,
донеслась до города беда —
отобрали новые хозяева
нажить многолетнего труда…
Для Марии Коростовец Пекин — самый странный город на свете; там
…задумчивые ивы
В зеркале озер
Наблюдают сиротливо
Лотосов ковер.
И
…влекут по глади четкой —
Тсс… не надо слов…
Ярко убранные лодки
Вглубь восьми веков.
Из больших городов — на полустанки. В желтых маньчжурских равнинах находит Сатовский-Ржевский «русский печальный оазис» — станцию Аньда, где «в любом из домов здесь пришельца зовут /К бесконечному русскому чаю». Или станция Цицикар, там
…и тысячу лет назад:
Шли они, опустив глаза,
Наклонив над дорогой лбы,
Человек и тяжелый бык.
А. Несмелов
А вот станция Барим в предгорьях Хингана:
Как горячи лучи! Как крепок запах хвои
И терпкий аромат багульника и трав!
Какая полнота в сияющем покое,
Топазов, бирюзы и хризолитов сплав!
Е. Рачинская
Вошла в русскую поэзию и отъединенная от мира маньчжурская степь, где долгие годы жила Ирина Лесная:
Над розовым снегом, в закатной тени
Низать вдохновенные строки…
Ах, эта влюбленность в алмазные дни
Из детства берет истоки.
Или:
Пахучий воздух никнет горячо
К ветвям, которых ветер не колышет.
Мой домик, как в майн-ридовском ранчо,
Зарос травой почти до самой крыши…
Всего больше написано было стихов о Харбине — то изысканных, то незамысловатых, как вот эти строки Елены Даль:
За годиной пронеслась година —
Мирный труд, покой и благодать…
В Харбине я вырастила сына,
В Харбине похоронила мать.
И теперь ни от кого не скрою,
Милым городом покорена,
Что мне стала Родиной второю
Приютившая меня страна.
Реалии Харбина врываются даже в молитву русского беженца:
И, занывши от старых ран,
Я молю у тебя пред иконами:
Даруй фанзу, курму и чифан
В той стране, что хранима драконами.
Л. Ещин
Китайской кистью рисует Вс. Иванов эмалевые сумерки:
Изогнутое дерево
Прорисовала кисть.
Лазорево и хмелево
В полях дымки свились.
И близко над оврагами
Из глины битый дом
Уж светится бумагою
Заклеенным окном.
Харбин Варвары Иевлевой — город на скрещении пыльных дорог, яркий, шумный, наводящий дурманные сны, город, который непременно вспомнится в последний смертный час. Та же уверенность и у Перелешина:
Невозвратное счастье! Я знаю спокойно и просто:
В день, когда я умру, непременно вернусь в Китай.
Харбин Георгия Гранина — утренняя Сунгари, где «что-то радостно-немудрое /поет китаец вдалеке». И такой прозрачный, задумчивый, легкий покой, что: «Вот так, не думая о будущем, /я просидел бы сотни лет». Или импрессионистическая харбинская зарисовка Алексея Ачаира:
Мы будем пить пиво
в китайской лавчонке,
где фрукты и гвозди
лежат меж сластей.
Смотри, как красиво
у острова джонки
слепились, как грозди,
в ажуре сетей!..
Рыбацкая воля,
купцовая леность,
буддийская вечность
и желтый закат.
И нежные зори.
Кристальность. Нетленность.
Нирвана. Беспечность.
Нефрит и агат.
Знаменитые «Стихи о Харбине» — грустный, мужественный, провидческий триптих Арсения Несмелова. Поэт делится своими горькими предчувствиями:
Рок черту свою проводит
Близ тебя, Харбин.
………………………………
Милый город, горд и строен,
Будет день такой.
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.
Пусть удел подобный горек,
Не опустим глаз:
Вспомяни, старик историк,
Вспомяни о нас.
В марионеточном государстве Маньчжоу-Го вводилась назойливая цензура. Власти проводили политику японизации. Почтовое сообщение между Харбином и Шанхаем неоднократно приостанавливалось. Японцами был закрыт Юридический факультет, замечательное культурное достижение харбинцев. Русские интересы систематически ущемлялись. На харбинских книгах местом издания иногда стали указывать Шанхай. Несмелов (под псевдонимом Н. Дозоров) выпустил в Харбине поэму «Георгий Семена», обозначив местом издания город Берн.
