V Просторы еды не покроет Людской лаконический слог. Селедка пускай успокоит Как молния быстрый ожог. Соль остро резнула по нёбу; Мы видим: воды полоса. Где облако тянется к небу, К зеленой земле — паруса. Ах, море здесь дышит — креветки, Селедка, краб, килька, омар. Так в каждой поэта заметке Сияет пленительный дар. VI В закуске, как в деле, нам нужен Серьезный и зрелый расчет. Из рюмок холодных жемчужин Составьте удачный черед… Лавиния — дочь Тициана, Под гомон веселых речей, Уперши край блюда в верх стана, Рубины внесла овощей. Как в хлебе открыта природа — Здесь видны работы века. Видна на плодах огорода Живая чужая рука. VII Редиска, салат, и капуста, И хрусткая зель огурца. Усилия не были пусты, Достигли они их лица. Приветствуем вас, огородник! Вы, в фартуке, в шляпе большой, Следите, сухой и холодный, За теплой и влажной землей. Растите, мешайте, учите, Лелейте в корявых руках, А там на базары везите, Продайте в больших городах. VIII Но кто притаился, как глыбы Прибрежные, в утренней мгле? Огромные жирные рыбы В дрожащем хрустальном желе. На очень похожем дельфине Когда-то уплыл Арион. Они неподвижны, и ныне Торчит у них в пасти лимон. Они ни о чем не расскажут. Лимон — их молчанья печать… Эй, пусть подойдут и покажут, С которого боку начать! IX Под звоны пустеющих рюмок Неспешно свершается пир, И вот перед нами, безумен, Стерляжьей ухи нежный жир. Он плавает в миске у края, Живой золотистый янтарь, И просит себе расстегая, По праву, изданному встарь. Они неизменны — законы Великой еды, о жрецы! Мы также в еде разъяренны, Как нам заказали отцы. X В еде претерпевшим — награда! Мы входим в спокойный чертог. В хрустальный стакан винограда Рейнвейна вливается ток. Прерви насыщения чувства. На рыбе слегка отдохни, В двух-трех анекдотах искусных Великих людей помяни. Спроси vis-a-vis у соседа, Как лошади, дети, дела. И вот, как пожаром, беседа Пирующий стол обняла. XI Наверно, в подсолнечном мире Уж все повторялось стократ: Вот так заседал в древнем «Пире» Седой и курносый Сократ. Царя Одиссея так прежде Свининой кормил Алкиной. Нетрезвый и в рваной одежде Уснул в винограднике Ной. Привет прежде жившим! Обида Вам Смерти да будет легка, Вы все, что в обитель Аида От пира ушли на века! XII Мы также не ведаем часа, В который покинем сей свет. Но только до жирного мяса Элегии грустный расцвет. Ах, можно ли с нежною дичью Сравнить ароматный кусок, Дымящейся жертвы величье, Алтарь, источающий сок… Огромным ножом его взрежем: Мы живы, не наша вина! А с жизнью невместно быть трезвым; Налейте в стаканы вина! XIII Вино создалось не капризом, Вино создавало богов. Припомним бродягу Гафиза С стаканом средь пестрых цветов. Когда разлетались туманы На утре сквозь стрельчатых ниш, Он был превосходней султана, Любовник, поэт и дервиш. Дивиться ли нам, что в поэте Рождает волненья стакан? Олимпа воспитанник Гёте Ему посвятил свой «Диван». XVI Конечно, всему свое время, Но правдою трудно нам жить. Лишь сытыми можем мы зренье На все любопытно острить. С стаканом, раздавшись на креслах, С кипучим довольством в груди, С приятною тяжестью в чреслах На мир ты теперь погляди. Склоняется солнце. Деревня. В луга убегает река. И огненно-красные гребни, Как горы, несут облака. XVII Мы, дети, вернулись обратно К родимой, к природе, в чертог. Нам сладкое очень приятно — Любви материнский залог. Причудливость башни пломбира Рукой беспощадной нарушь; Восславит гортани пусть лира Симфонию яблок и груш. И мы не дождемся укора, Что тешим балованный глаз, Что плещется в рюмку ликера Рубин, изумруд и топаз. XVIII Хозяин, хозяйка! Примите Вы наш благодушный привет. Содружества прочные нити Плетет превосходный обед. Мы скромны, мы много не знаем, Пред многим мы чувствуем страх, Но жизнь эта кажется раем В довольстве, трудах и пирах. И верим: не сгибнуть нам в Лете, Как ни были б Церберы злы, Когда краснощекие дети Займут вслед за нами столы. |
