Принц уронил голову, глядя на нее блестящими глазами, но ничего не сказал. Нари продолжала:

– Я всегда мечтала об этом… ну, почти об этом. Я хотела стать врачом в мире людей. Я откладывала каждую свободную монету, надеясь, что однажды накоплю достаточно, чтобы заплатить какому-нибудь университету, который согласится принять меня. – Она погрустнела. – А тут я ужасно справляюсь. Как только мне начинает казаться, что я освоила что-то одно, как на меня без предупреждения сваливается дюжина новых проблем.

Али прищурился, изучая ее поверх своего длинного носа.

– Ты не ужасная, – решил он. – Ты мой друг.

Его открытость только усугубила ее чувство вины. «Он мне не друг, – говорила она Даре. – Он мишень». Конечно… мишень, которая стала ее единственным союзником, не считая самого Дары.

Вдруг ее посетила ужасная мысль. «Не хочу, чтобы и тебя втянули в их междоусобицы, когда Ализейда аль-Кахтани найдут с петлей вокруг шеи», – предупреждал ее Дара. Нари покоробило. Можно представить, что подумает ее Афшин об этой полуночной аудиенции.

Она резво наложила последний шов.

– Ты очень плохо выглядишь. Дай я помогу тебе смыть кровь.

Но пока она смочила тряпку в воде, Али уснул прямо на диване. Она стянула с него остатки окровавленной туники и бросила их в огонь. За туникой последовало и ее постельное белье. Нож она вытерла и оставила себе. Никогда не знаешь, когда что-то может пригодиться. Она, как могла, умыла Али от крови и, мимоходом полюбовавшись своими швами, прикрыла его тонким одеялом.

Сейчас ей даже хотелось, чтобы здесь была Низрин. Не только потому, что вид «изувера Кахтани», спящего у Нари в спальне, довел бы ее до сердечного приступа. Нари с удовольствием продемонстрировала бы ей, как блестяще она вылечила принца, чтобы посмотреть, как Низрин будет брать обратно свои бессердечные слова.

Дверь для прислуги наотмашь распахнулась. Нари подскочила и потянулась за ножом.

Но это был Мунтадир.

– Мой брат, – выпалил он с беспокойством в серых глазах. – Где…

В этот момент его взгляд упал на Али, и он бросился к брату и встал перед ним на колени. Он прикоснулся к его щеке.

– Он в порядке?

– Думаю, да, – ответила Нари. – Я дала ему кое-что для крепкого сна. Ему сейчас нельзя тревожить швы.

Мунтадир отдернул одеяло и ужаснулся.

– Боже… – он ненадолго уставился на раны брата, после чего опустил одеяло. – Я его убью, – зашептал он дрожащим от переизбытка чувств голосом. – Убью…

К ним присоединился Джамшид.

– Эмир-джан, – он взял Мунтадира за плечо. – Сперва поговори с ним. Может, у него была веская причина…

– Причина? Ты посмотри на него! Какая может быть причина, чтобы скрывать подобное? – Мунтадир с досадой вздохнул и перевел взгляд на Нари. – Мы можем его переместить?

Она кивнула.

– Только осторожно. Позже я приду проведать его. Ближайшие несколько дней ему будет нужен полный покой, хотя бы пока не заживут раны.

– Ну, уж что-что, а покой я ему гарантирую. – Мунтадир потер виски. – Неудачная тренировка.

Нари удивленно подняла брови, и он пояснил:

– Вот как все было, вы меня поняли? – спросил он, переводя взгляд с нее на Джамшида.

Джамшид засомневался.

– Никто не поверит, что я мог нанести твоему брату такие раны. Разве что наоборот.

– Никто, кроме нас, его ран не увидит, – ответил Мунтадир. – Он устыдился своего поражения, тайком пришел к бану Нахиде, полагая, что в знак дружбы может рассчитывать на секретность… и он не ошибся, верно?

Нари понимала, что сейчас не время торговаться. Она склонила голову.

– Разумеется.

– Вот и славно. – Он еще некоторое время смотрел на нее, и в его взгляде читались противоречивые эмоции. – Спасибо тебе, бану Нари, – проговорил он наконец. – Сегодня ты спасла ему жизнь. Этого я не забуду никогда.

Нари открыла им дверь, и двое удалились, неся спящего Али. Она до сих пор слышала отчетливое биение его сердца, у нее перед глазами стоял момент, когда он вздохнул и рана сомкнулась у нее под пальцами.

Она тоже этого не забудет.

Она закрыла за ними дверь, собрала инструменты и вернулась в лазарет, чтобы разложить все по местам – она не хотела вызывать подозрений у Низрин. В лазарете стояла тишина. Туманный воздух был неподвижен. Она поняла, что близился рассвет – ранний утренний свет помаленьку просачивался сквозь стеклянный потолок, пыльными лучиками падая на аптечный шкаф и столы. На пустую кровать шейха.

Нари остановилась и обвела взглядом эту картину. Матовые полочки с ингредиентами, которые ее мать знала как свои пять пальцев. Просторная и почти пустая половина комнаты, которая должна быть полна пациентов с их вечными жалобами, лавирующими среди них медсестрами, которые возились бы с инструментами и зельями.

Она снова подумала об Али: какое чувство удовлетворения она испытала, глядя на его крепкий сон, какое почувствовала умиротворение, наконец сделав что-то правильно после многомесячных ошибок. Она вырвала из цепких лап смерти не кого-нибудь, а любимого сына короля.

В этом была ее сила.

И настало время Нари обуздать ее.

На третий день у нее получилось.

Лазарет выглядел так, будто здесь разбушевалась припадочная мартышка. Повсюду валялись очищенные и никому не нужные бананы, которые Нари в сердцах расшвыривала, и изрезанные влажные останки звериных мочевых пузырей. В комнате стоял липкий запах переспелых фруктов, и Нари была готова поклясться, что больше в жизни не посмотрит на банан. К счастью, она была здесь в полном одиночестве. Низрин пока не возвращалась, а Дунур, доставив по ее требованию пузыри и бананы, решила спасаться бегством, очевидно, сочтя Нари окончательно чокнутой.

Нари вытащила на улицу стол и установила его в самой солнечной части террасы, выходящей в сад. Полуденная жара сводила с ума. В эти минуты весь Дэвабад отдыхал, прячась от солнца в темных спальнях и под раскидистыми деревьями.

Но не Нари. Она бережно прижимала одной рукой мочевой пузырь к столу. Этот пузырь, как и десятки предшествовавших ему, она наполнила водой и аккуратно разложила поверх него банановую кожуру.

В другой руке она держала пинцет со смертельно опасной трубкой из меди.

Нари прищурилась, хмуря брови, и поднесла трубку вплотную к банановой кожуре. Ее рука была тверда: на горьком опыте она убедилась, что, как бы ни бодрил чай, пальцы от него неизменно дрожат. Она приложила трубку к кожуре и надавила, на самый волосок. Она задержала дыхание, но пузырь не лопнул. Она вынула трубку.

В банановой кожуре зияла аккуратная сквозная дырочка. Пузырь под кожурой остался нетронут.

Нари выдохнула. У нее на глазах выступили слезы. «Не радуйся раньше времени, – осадила себя она. – Может, тебе просто повезло».

И только когда она повторила эксперимент еще дюжину раз, и каждый раз успешно, она успокоилась. Нари посмотрела на стол. У нее оставалась последняя банановая кожура.

Она подумала… и положила кожуру себе на левую ладонь.

Сердце стучало у нее в ушах. Но Нари понимала: если ей не хватит уверенности сделать это, она никогда не решится на то, что запланировала дальше. Она поднесла трубку и надавила.

Нари убрала трубку. Сквозь узкое, ровное отверстие она видела свою нетронутую кожу.

Я смогу. Ей просто нужно было сосредоточиться и практиковаться, не отвлекаясь на сотни других дел и обязанностей, которые тащили ее на дно: ни на пациентов, к которым она была не готова, ни на политические интриги, которые грозили подпортить ей репутацию.

Величие требует времени. Так сказал ей Картир. И он был прав.

Нари нужно было время. И она знала, как его получить. И она догадывалась, во что ей это обойдется.

Она тяжело вздохнула и опустила руку, нащупав кинжал у себя на бедре. Кинжал Дары. Она так и не вернула его – более того, они так ни разу и не виделись с того катастрофичного рандеву в храме.